Ингер Фриманссон - Крысоловка

– Лена, – прошептала она в белую глянцевую дверь, – дорогая, милая Лена! Вот если бы ты всегда дежурила.

Когда вернулась, Титус выглядел оживленней. Его чуть приподняли в кровати, и теперь он полусидел, волосы уже не так взъерошены.

Сделала над собой усилие:

– А как твой сосед по палате? Ну, тот старик? Наверное, забрали домой?

– Умер.

– Что?

– Умер вчера вечером.

– Вот как.

Титус кивнул:

– Мы были одни. Он и я. Я слушал, как он кашляет. А потом он умер.

Ингрид погладила мужа по пальцам. Эти руки, которыми он… любимые руки Титуса, руки ее мужчины…

– О нет… Как печально…

– Да ладно тебе. Он был старый и больной.

Молчала. Ждала, что он скажет дальше.

– А скоро и я за ним.

– Перестань… не надо так Не надо! Ты пугаешь меня.

Он еле заметно улыбнулся, губы пересохшие, шелушащиеся. В уголках что-то белое, как засохшая пена.

– У каждого свой срок Помнишь ту книгу? Питера Нолля.

– Помню. Издательство Блумберга, кажется?

– Он был мой ровесник. И болел примерно этим же.

Она попыталась сменить тему:

– Книга давняя. Но кажется, я видела издание в мягкой обложке.

– Он там описывал свои мысли и чувства. После того как понял, что ему предстоит.

– Да, – прошептала она, – но это был не ты, ты – другой.

Титус не слушал:

– И вот я тоже наедине с собой.

Снова стеной накатило предчувствие беды, не давая дышать. Она должна быть сильной, храброй. Ради него должна. Услышала сквозь слезы, как муж говорит:

– Столько глупостей совершил в своей жизни…

– Все мы совершаем глупости, – всхлипнула она, – ты совершил их не больше, чем другие.

Титус закрыл глаза, грудь его тяжело вздымалась.

– Помолчи, ладно, – попросил он.

Он затих; возможно, заснул. Несколько раз в палату заглядывала сестра Марианна. Из коридора доносилось дребезжание тележки. Резкий запах кофе. Который час? Без двадцати восемь. Часы посещений уже давно закончились. Почему ей разрешили остаться в палате? Почему не выставили, где их будьте так добры, время вышло? Ничего подобного. Ни одного выразительного взгляда. Неужели потому, что Титус должен умереть нынче ночью? Как этот старик с соседней койки. Вспомнилась его жена, ее однообразные монологи. Теперь она дома, наедине с воспоминаниями…

– На столике в коридоре термос с кофе, если хотите, – сказала медсестра. Ингрид знала эту пухлую фигуристую девушку с вечно румяными щеками. Должно быть, отморозила в детстве.

– Спасибо.

Кофе не хотелось. Хотелось домой, лечь в ванну, с бокалом вина. Запереть двери на все замки, очутиться в безопасности. Отгородиться.

Слабая рука Титуса потянулась к ней. Она накрыла ее ладонями. Дышал он с присвистом, хрипло.

– Вот я лежал и думал…

– Да?

– Хочу тебя кое о чем попросить.

– О чем?

– Насчет Розы… Хочу, чтобы ты привезла ее сюда. Хочу поговорить с Розой.

Он был человеком с переменчивым настроением. Это она хорошо усвоила. Вечером, когда дети уснули, принялся расспрашивать об отце Томаса. Сначала осторожно, словно из вежливости. Затем все настойчивее.

– Я никогда ни с кем это не обсуждала! – защищалась она.

– Но я – не все. Я – мужчина, который тебя любит.

– Да. Знаю.

– Тогда никаких тайн?

Она молчала.

– Ты не доверяешь мне?

– Доверяю. Но… дело не в доверии.

– А в чем тогда?

Молчала. Его тон встревожил ее. Титус принялся расхаживать по террасе.

– Как ты не понимаешь? Мне это интересно. Вполне естественно, что я хочу знать, какие у тебя тогда были мысли. Когда узнала, что беременна. Когда решила сохранить ребенка. Когда решила не рассказывать никому о его отце. Когда решила и ему не говорить. Мужчине, давшему жизнь твоему ребенку. Словно он и ни при чем вовсе!

Говорил так, будто выступал в суде. «Прости, – захотелось крикнуть ей. – Прости!»

Но иначе она поступить не могла.

Титус продолжал наседать:

– Ты не думаешь, что отказала этому человеку в великой радости – знать, что у него есть ребенок? Сын.

– Титус, пожалуйста…

– Где он? Ты с ним видишься?

Быть может, то была просто ревность? Нет, тут крылось нечто более глубокое, темное, тревожащее. Роза молча покачала головой.

– Посмотри на меня! Посмотри же!

Схватил ее. Развернул к себе.

– Нет… – прошептала она и расплакалась, впервые за долгое время. – Он живет в Англии… мы встретились лишь однажды, на вечеринке в Сандхамне… Я не знаю про него ничего…

Вот такие вспышки. Но в остальном Розу не покидало ощущение стабильности. Для Томаса он стал наставником. В самом трудном, переходном возрасте. Томас к нему прислушивался, дал уговорить себя не бросать гимназию, хотя до того не единожды порывался сделать это. «Сама бы я не справилась, – думала Роза. – Я давно не авторитет».