Оливер Пётч - Дочь палача и черный монах

Наконец палач заухмылялся.

– И вправду Магдалена Куизль! – воскликнул он басистым голосом, прогремевшим на всю улицу. – Вот это сюрприз! Давай заходи, или решила околеть под дверью у палача?

Он обхватил Магдалену за плечи и потянул в теплую комнату. Тихо потрескивала голландская печь, топившаяся из передней, на столе остывал недоеденный ужин – копченый фазан, половина сырного круга и разрезанный ломтями окорок. Рядом стояла кружка вина и тарелка с белым хлебом. Рот у Магдалены наполнился слюной; она вдруг вспомнила, что со вчерашнего вечера ничего толком не ела. Хартман заметил ее взгляд и жестом пригласил к столу.

– Садись и ешь. Одному мне все равно не управиться.

Магдалена уселась за стол и набросилась на еду. Хлеб был еще теплым. Она схватила фазанье бедро и с наслаждением откусила нежное мясо. В этом доме словно праздновали Пасху и Кирмес [12]в один день. Ужин, подобный этому, Куизли могли позволить себе лишь после крупных казней, да и то только если платили как полагалось. Хартман наблюдал за Магдаленой, как за дивной зверушкой, и молчал.

Сверху вдруг послышались торопливые шаги, затем скрипнула дверь, и внутрь заглянула девочка лет пяти в ночной рубашке и с рыжими косичками.

– Возвращайся наверх, Барбара, – сказал палач. – У нас гости. Магдалена останется на ночь, и утром ты сможешь с ней поиграть. – Он натянуто улыбнулся, что далось ему с явным трудом. – Может, она даже останется подольше.

Магдалена с трудом проглотила кусок, мясо показалось ей вдруг сухим и безвкусным. Барбара кивнула, еще раз окинула девушку любопытным взглядом и убежала обратно наверх.

– Бери еще, угощайся, – сказал Хартман и долил ей вина в кружку. – У меня еще и орехи есть, и приправы.

Магдалена помотала головой и окинула взглядом выбеленные стены, начищенные котлы и эмалированные кружки с тарелками. Хоть Хартман больше года назад похоронил жену, в комнате царил необычайный порядок. Пол был устлан свежей соломой и тростником, по углам Магдалена не заметила ни одной паутинки, в красном углу рядом с полированным мечом правосудия в новой раме висел написанный маслом образ Мадонны. Под ним стоял сундук из орешника, на его обитой латунью крышке высились стопки белья и ярких одежд. Магдалена украдкой кивнула. Отец не соврал – палач из Аугсбурга действительно стал бы отличной партией. Но это ничего не меняло: она даже мысли не допускала о том, чтобы выйти за него.

Филипп Хартман сел теперь рядом с Магдаленой, налил себе вина и чокнулся с девушкой.

– А теперь рассказывай, что тебе понадобилось в Аугсбурге посреди зимы. Обычно к избранницам свататься ходят мужчины, или у вас в Шонгау все наоборот? – Он снова попытался улыбнуться.

– Это… не совсем то, что ты подумал, – начала Магдалена.

Ей не стоило сюда приходить, и она это знала. Ее появление вселяло в Филиппа обманчивые надежды, но что ей оставалось делать? Даже в Шонгау знали, что жена аугсбургского палача год назад умерла от чахотки. С тех пор Хартман искал новую жену для себя и хорошую мать для маленькой Барбары. При этом, будучи палачом, мог выбрать лишь дочь живодера или другого палача.

Три месяца минуло с тех пор, как Филипп Хартман явился к Куизлям, чтобы поближе узнать Магдалену. Мужчины быстро пришли к согласию, и отец в самых ярких красках стал расписывать ей жизнь в роли жены палача из Аугсбурга. В отличие от шонгауского палача Хартман был богат. Хотя он тоже считался неприкасаемым и с ним никто не желал иметь дела – честолюбием и усердным трудом Филипп за последние годы смог достичь некоторых высот. Он прослыл не только умелым палачом, но также и хорошим целителем, лечиться к которому, помимо простого народа, приходили и состоятельные горожане. Ремесленники, купеческие дочки и даже дворяне бывали в этом доме – и каждый оставлял немалую сумму денег.

Отец тогда полдня ее уговаривал, пытался внушить, что ее брак с Симоном был невозможен и единственное, чего она добьется, это насмешки, а в худшем случае ее выгонят из города. Все тщетно. В итоге Филиппу Хартману пришлось уйти ни с чем. Выкуп, запертый в небольшом сундуке, он забрал с собой в Аугсбург.

И вот теперь Магдалена сидела у него, ела за его столом и просила ночлега. Она чувствовала, что поступает скверно и даже подло. Поэтому во время рассказа то и дело сбивалась.

Палач слушал ее не перебивая, а когда она закончила, кивнул.

– Значит, не свататься… – Он надолго замолчал, и Магдалена ощутила невыносимую тяжесть в животе. – Как бы то ни было…