Оливер Пётч - Дочь палача и черный монах

Магдалену пробрала дрожь. Только теперь она вспомнила, что узнала епископа в капюшоне. Выходило так, что он был предводителем всего этого безумного заговора. Епископ говорил о братстве… Какой орден он мог иметь в виду? И что за сокровище разыскивали эти люди? Что это за ценность такая была, что даже верующие и влиятельные христиане превращались в безжалостных убийц?

Сани вдруг снова остановились, и раздавшиеся голоса оборвали размышления Магдалены. Наверное, добрались до заставы.

– Куда с гробом, святоша? Нам чумные в городе ни к чему!

– Не тревожься, сын мой. Собрат наш скончался за преклонностью лет. Я везу его в родной город.

В первый миг Магдалена решила уже закричать. Но потом вспомнила слова монаха.

Отец тебе, случаем, не рассказывал, сколько времени человек будет задыхаться, если его похоронить заживо?

Девушка притихла. Наконец они миновали часового, и сани заскользили дальше. Снаружи слышались шаги, смех и отдельные голоса. Кто-то со швабским выговором расхваливал горячие каштаны. Где она? Куда ее привезли? Она понятия не имела, сколько проспала под воздействием яда. День? Два?

Сани в очередной раз остановились. Послышался приглушенный голос брата Якобуса. Похоже, он с кем-то беседовал, но разговор был слишком тихим, чтобы разобрать что-нибудь. Ящик вдруг закачался, Магдалену подняли и, видимо, начали спускать вниз по лестнице. Запертая в гробу, она перекатывалась из стороны в сторону.

– Осторожнее, осторожнее! – увещевал брат Якобус. – Проявите уважение к усопшему!

– Твоего брата там, где он теперь, это уже не потревожит, – раздался глухой низкий голос.

Затем ящик с грохотом упал на пол. Магдалена подавила болезненный крик. Монеты со звоном сменили хозяина, и тяжелые шаги зашаркали наконец куда-то наверх. Наступила тишина.

Дочь палача подождала немного и ощупала крышку над собой. Брат Якобус решил, видимо, передохнуть и остановился на каком-то постоялом дворе. Быть может, ей за это время удастся немного расшатать доски? Отец рассказывал ей, что гробы обычно толком и не заколачивали. Никто ведь не рассчитывал, что мертвецу вдруг вздумается покинуть свое последнее пристанище.

Она уже уперлась руками в крышку, чтобы проверить доски на прочность, но послышался треск, и Магдалена замерла. Кто-то собрался вскрыть гроб! В скором времени в образовавшийся зазор ворвался ослепительный свет, и прямо над ней показалась голова с выстриженной макушкой. Брат Якобус отодрал несколько досок и светил теперь факелом внутрь гроба. Лицо его находилось всего в нескольких сантиметрах от нее, но схватить Магдалена его не могла: крышка не позволяла вытянуть руки. Ноздри защекотал аромат фиалок.

– Ну что, дитя палача? – спросил брат Якобус и чуть ли не с сочувствием погладил ее по щеке. – Как тебе твое ложе? Навевает мысли о Страшном суде? Переполняют тебя ужас и трепет? Господь рано или поздно взыщет с каждого.

Вместо ответа Магдалена плюнула ему в лицо.

Брат Якобус вытер слюну со щеки, в глазах его блеснул огонек. Потом монах все же улыбнулся.

– Распутная дева. Вы, женщины, привнесли грех в мир людей и обречены за это на вечное покаяние! – Он закрыл глаза на мгновение. – Но и вам уготована роль в божественном замысле. Ну а пока до этого не дошло… – Он исчез ненадолго и появился снова с пропитанной чем-то губкой. – Пока до этого не дошло, придется тебе попридержать свой дерзкий язык. Наше путешествие еще не окончено, и крики твои могут все испортить.

При этих словах он прижал губку к лицу Магдалены.

– И детей ее не помилую, потому что они дети блуда… – прошептал монах.

Магдалена металась из стороны в сторону и тщетно пыталась позвать на помощь. Но доски сковывали движения и не позволяли ей отвернуться. Со слезами на глазах она задержала дыхание, а монах все сильнее прижимал губку к ее лицу. Он вознес очи к небу и продолжал бормотать себе под нос:

– Ибо блудодействовала мать их и осрамила себя зачавшая их. За то вот, Я загорожу путь ее тернами и обнесу ее оградою, и она не найдет стезей своих… [29]

В конце концов Магдалена начала задыхаться. Она открыла рот в беззвучном крике и почувствовала, как в горло потекла горькая жидкость. Она ощутила вкус мака и трав: растений, которые использовал и ее отец, чтобы облегчить последние минуты бедных грешников. Вороний глаз, лютик, аконит… Голос монаха перешел теперь в монотонный распев и доносился до нее откуда-то издалека.

– И накажу ее, говорит Господь…