Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

Вид у меня, должно быть, был весьма взволнованный. Вопросы теологии меня не интересовали; мне хотелось поскорее вернуться в Лондон и сообщить Пуаро все, что мне удалось узнать.

Маргарет продолжала:

– Бог, разумеется, один, но я ни на секунду не верю в то, что он хочет, чтобы мы бессловесно следовали Его заповедям и топтали ногами тех, кто оступился на этом пути. – Тут ее улыбка стала теплее, и она добавила: – По-моему, Бог видит мир скорее так, как вижу его я, а не так, как видела его покойная Ида Грэнсбери. Вы согласны?

Я невыразительно хмыкнул.

– Церковь учит нас тому, что только Бог нам судья, – продолжала Маргарет. – Так почему же Ида Грэнсбери не напомнила об этом Харриет Сиппель и ее безмозглым подпевалам? Почему обрушила проклятия на Патрика Айва? Если уж человек хочет изображать из себя образцового христианина, так пусть хотя бы потрудится не перевирать основные догматы своей религии.

– Вижу, вы все еще сердитесь из-за этой истории.

– Я буду сердиться до самого своего смертного часа, мистер Кэтчпул. Грешники загоняют в гроб человека куда менее грешного, чем они сами, – тут, пожалуй, рассердишься.

– Лицемерие – страшная штука, – поддакнул я.

– Кроме того, нет ничего ужасного в том, чтобы быть рядом с тем, кого по-настоящему любишь.

– Ну, я в этом не уверен. Если человек связан узами брака, то…

– К черту узы! – Маргарет подняла голову к портретам на стене и сказала: – Прости меня, дорогой Чарльз, но если двое любят друг друга, то пусть это не нравится Церкви и пусть это против правил… любовь есть любовь, как с ней поспоришь? Я знаю, тебе не нравится, когда я так говорю.

Мне, кстати, тоже не понравилось.

– Любовь в состоянии причинить массу проблем, – сказал я. – Если бы Нэнси Дьюкейн не любила Патрика Айва, я бы не расследовал сейчас тройное убийство.

– Что за глупости вы говорите. – Маргарет даже сморщила нос, глядя на меня. – Ненависть толкает людей на убийство, мистер Кэтчпул, ненависть, а не любовь. Любовь тут ни при чем. Пожалуйста, не будьте безрассудны.

– Я всегда верил в то, что самые трудные для исполнения правила даются нам как упражнение для характера, – парировал я.

– Да, но каких его сторон? Может быть, легковерия? Или слепого идиотизма. Библия со всеми своими заповедями – всего лишь книга, написанная когда-то человеком. Ее уже давно пора снабдить комментарием: «Слово Божье, искаженное и превратно истолкованное людьми».

– Мне пора, – сказал я, смущенный неожиданным оборотом, который принял наш разговор. – Время возвращаться в Лондон. Спасибо вам за ваше время и содействие. Вы мне очень помогли.

– Простите меня, – сказала Маргарет, провожая меня к выходу. – Обычно я ни с кем не говорю так откровенно, кроме Амброуза да Чарльза-на-стене.

– В таком случае, я должен быть польщен, – ответил я.

– Я провела всю жизнь, следуя правилам из старой пыльной Книги, мистер Кэтчпул. Поэтому я знаю, как это глупо. И потому всякий раз, как двое любящих отбрасывают всякие предосторожности и встречаются вопреки голосу рассудка… я восхищаюсь ими! Как восхищаюсь тем, кто убил Харриет Сиппель. Ничего не могу с собой поделать. Это не значит, что я одобряю убийство в целом. Вовсе нет. Нет, лучше уходите, пока я еще чего-нибудь не ляпнула.

Возвращаясь к «Голове Короля», я думал о том, какая странная вещь беседа и как далеко она может завести. Начинаешь с одного, а приходишь совершенно к другому и понятия не имеешь, как найти дорогу назад. Слова Маргарет так и звенели у меня в ушах: «Пусть это против правил… любовь есть любовь, с ней ведь не поспоришь?»

В гостинице я прошел мимо храпящего за своим столом Уолтера Стоукли и похотливо поглядывающего Виктора Микина и поднялся к себе, чтобы собрать вещи.

Сев в ближайший поезд до Лондона, я радостно прощался с Грейт-Холлингом, пока состав отходил от перрона. И все же сожаление о том, что не удалось поговорить с доктором Флауэрдейлом, кольнуло меня даже в этот радостный миг. Что скажет Пуаро, узнав про обещание, которое я дал Маргарет Эрнст? Наверняка не одобрит, да еще пройдется насчет англичан с их дурацким чувством чести, а я буду стоять перед ним, потупившись, точно школьник, и бубнить что-нибудь невразумительное в ответ, вместо того, чтобы взять и высказать ему свою точку зрения: уважая желания людей, все равно всегда узнаешь от них гораздо больше, чем действуя против их воли. Надо только показать им, что вы совсем не намерены вытрясать из них все, что им известно, и они скоро сами придут к вам и принесут как на блюдечке именно те ответы, которые вы ищете.