Оливер Пётч - Крепость королей. Проклятие

– Значит, договорились, – сказал Шарфенек. – А теперь прошу простить меня.

Он встал и разгладил камзол, смятый после долгого сидения.

– Я обещал еще заглянуть к ландскнехтам во флигель. У них сегодня месячное жалованье. Судя по всему, вскоре нам понадобятся их шпаги, кинжалы и кацбальгеры [7]. – Он с улыбкой взглянул на управляющего: – Уверен, вы все уладите, чтобы получить необходимое разрешение от герцога, верно?

Эрфенштайн и управляющий встали и церемонно поклонились.

– Ваш визит был честью для меня, ваше сиятельство, – сказал Рупрехт фон Лоинген. И добавил вполголоса Эрфенштайну: – Ты слышал, что сказал граф, Филипп. Я попрошу герцога об отсрочке задолженных выплат. Правда, только на год и только часть их. Это твой последний шанс! Очень надеюсь, что в скором времени ты получишь разрешение и разделаешься наконец с этой скотиной фон Вертингеном. – Лоинген подмигнул другу: – Как в старые добрые времена, верно, Филипп?

Рыцарь кивнул, а к горлу подступила желчь.

«Как в старые добрые времена, – подумал он. – Ты отращиваешь тут зад, а я делаю всю грязную работу…»

Эрфенштайн закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Вообще-то ему следовало быть довольным – ведь он, по крайней мере, частично добился желаемого. Но это странным образом не переполняло его удовлетворением. Рыцарь задумчиво посмотрел на руку – та еще болела после крепкой хватки графа.

Чувство было такое, словно он обжегся.

Позже, когда Филипп фон Эрфенштайн уехал, Лоинген и юный Лёвенштайн-Шарфенек еще немного посидели вместе, молча попивая вино из бокалов. Со стороны флигеля доносился смех ландскнехтов Шарфенека, в окно веяло ароматом зажаренного молочного поросенка. Последний был частью скудных податей, крестьяне только вчера передали его управляющему.

– Печально, поистине печально, что сталось с добрым Филиппом, – пробормотал Лоинген и подлил себе вина. – Хотя тогда, еще молодым, он был одним из лучших бойцов при Гингате. Отчаянный рубака, бесстрашный и готовый на все… Знаете, он ведь тогда спас жизнь императору Максимилиану. Точно бешеный пес, бросился и заслонил его… К сожалению, отбитое копье стоило ему глаза.

Не дождавшись ответа, Лоинген тяжело вздохнул:

– Ну да, сражаться и заниматься хозяйством – не одно и то же. Боюсь, герцогу придется в скором времени подыскивать другого наместника.

– И я так считаю, – ответил Шарфенек с улыбкой.

– Подождите-ка… – Лоинген перегнулся через стол и внимательно взглянул на графа. – Уж не связано ли с этим и решение, о котором вы поведали мне перед приходом Филиппа? Или как? Одно только обстоятельство, что вы согласились выручить наместника… – Он ухмыльнулся, словно только что понял шутку. – Ах вот оно что! А я‑то думал, это христианская добродетель, любовь к ближнему…

– Христианскую любовь лучше оставим святошам, верно? А нам больше по душе политика.

Молодой граф неподвижно уставился в окно, после чего снова повернулся к управляющему:

– Вот еще что, Лоинген. Я не так давно получил письмо, там есть над чем подумать. Хотелось бы послушать, что вы на это скажете.

Управляющий улыбнулся и глотнул еще вина.

– От кого письмо? Уж не епископ ли из Шпейера пишет, чтобы вы чаще заходили в церковь?

– Нет, отправитель куда выше рангом. Письмо от самого императора, тут его подпись и печать.

– От императора ?

Лоинген подавился и закашлялся; вино красными капельками забрызгало дорогую мантию. Ему потребовалось некоторое время, чтобы овладеть собой.

– Кайзер правит где-то в испанских владениях. Он, наверное, и понятия не имеет об этих местах. Так что же ему понадобилось от вас?

– В общем, так оно и есть. Его просьба… крайне необычна.

Шарфенек понизил голос и изложил Рупрехту фон Лоингену просьбу кайзера. Когда граф закончил, управляющий откинулся на стуле и задумчиво погладил бороду:

– Вы правы. Просьба и впрямь необычна. Я, во всяком случае, был бы на вашем месте предельно осторожен.

Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек тонко улыбнулся:

– В этом можете на меня положиться.

Агнес и Матис с тяжелым сердцем ждали возвращения Филиппа фон Эрфенштайна. Наконец, ближе к вечеру, они встретили наместника во внутреннем дворе. Он как раз соскочил с лошади; вокруг него заливалась лаем стая гончих, и рыцарь бросал им ломти мяса. При этом он тихо и доверительно говорил с собаками, как если бы это были его дети.

Агнес невольно улыбнулась. В такие моменты отец казался спокойным и уравновешенным. На охоте или раньше, во время турниров, он расцветал на глазах. Это была прежняя жизнь, которую он знал и любил, – жизнь рыцаря, а не разорившегося пьяного наместника, вынужденного выколачивать подати из голодных крестьян и жить лишь воспоминаниями.