Евгений Рудашевский - Голос крови [litres]

– Донья Пепа! – Зои в восторге захлопала в ладоши.

Они ещё несколько дней придумывали клички остальным жителям верхнего и нижнего лагерей. Егорова прозвали главным жрецом из-за его исключительной любви, как выразилась Зои, пожрать со всеми церемониями . Диму из-за его ботинок они прозвала Жакуем, что, в общем-то, было обидно, но да, забавно. Баникантху нарекли Табаки, Лизу – Шапокляк, Шахбана – Франкенштейном, а самого Скоробогатова – Сахарином. Они придумали ещё немало прозвищ, однако донья Пепа по-прежнему веселила их больше всего.

Услышав, что Артуро удерживал Екатерину Васильевну и Павла Владимировича в своём подвале, что именно он был Пауком, о котором сам же отзывался с таким трепетом, Аня первые дни не хотела с ним говорить, однако постепенно смягчилась. Артуро показал ей ожоги, оставленные Шахбаном, рассказал историю своей сестры; уверил, что не обрадовался пленникам и вопреки воле Егорова кормил их. Мама Максима подтвердила его слова. Артуро был с ними обходителен, старался по возможности обеспечить им с Павлом Владимировичем хоть какие-то удобства в плену. В конце концов, у него, как у всех остальных угодивших сюда, в нижний лагерь, просто не оставалось выбора. Все здесь хотели одного – защитить себя и своих близких. В экспедицию Артуро напросился сам, потому что надеялся прояснить судьбу дяди Гаспара.

Уже не возражая против совместных прогулок, Аня наконец узнала, что Максим, по словам Артуро, вынужденно пошёл на сделку с Егоровым. Отдал ему статуэтку Инти-Виракочи, рассказал о проводнике Мардене из Белена, а потом улетел в Москву. Собственно, Илья Абрамович и не предлагал ему остаться – со своей обычной усмешкой заявил, что в лагере все не уместятся и если Максим решит сюда наведаться, то Шахбану придётся от кого-нибудь избавиться. Например, от Екатерины Васильевны.

– Они бы и его маму отпустили, – с печалью говорил Артуро, – и вас бы отпустили. Но вы для Скоробогатова вроде страховки. Гарантия, что Максим никому не проболтается о происходящем. Лишняя кровь им не нужна, поэтому они его не тронули. А сюда не привезли, потому что… Ну, сама понимаешь. Максим парень взбалмошный, непослушный. Но когда всё закончится, вас вернут домой. Исключительно так и никак иначе. Когда Скоробогатов найдёт Город Солнца, вы уже не будете представлять угрозу. Вашим словам всё равно никто не поверит. А у него достаточно… ну, всех тех, кто сумеет отстоять его репутацию.

Аня была по-своему рада, что Максим оказался в безопасности, и всё-таки ужаснулась его отъезду. Почувствовала себя беззащитной, преданной. Ещё больше эта новость повлияла на Диму, который с того дня стал чаще пропадать в верхнем лагере – его, в отличие от Ани, Екатерины Васильевны и Павла Владимировича, туда пускали беспрепятственно. Даже Покачалов бывал там исключительно по вызову, а Дима, как и Зои, мог беззаботно курсировать в оба конца в любое время, хоть поздно вечером.

Дни в нижнем лагере проходили беспечные. Обитатели верхнего лагеря сюда заглядывали редко. Нелепый случай с девочкой и спасшим её Корноуховым забылся в общем мареве, которое не могли нарушить ни краткие дожди, ни ворчание Покачалова, вечно недовольного всем, что только могло вызвать недовольство в такой глуши.

Аня и Зои тем временем сошлись с индейцем Хорхе. Это был приветливый мужчина лет пятидесяти, с неизменным сожалением ограничивавший Аню, если она вдруг заходила слишком далеко по тропинке к верхнему лагерю, но в остальном с радостью показывавший ей округу и рассказывавший о местных обитателях. Живности тут было много. Зои была от неё в восторге. С одинаковым интересом ходила кормить беспардонных бурых обезьянок, которых Хорхе называл маленькими львами , и разглядывала подмеченного им на обеденной веранде тарантула – восхищалась, как тот, весь мохнатенький, в крохотных чёрных сапожках, ползёт по москитной сетке.

– Как здорово! – Зои наблюдала за грациозной походкой паука: он полз аккуратно, бережно переставлял лапки – иногда поднимал их высоко над собой, будто маршировал, – и полностью замирал, если Зои слишком близко подносила к нему свои руки.

Аня восторгов подруги не разделяла. Более того, живность её пугала. Хватало и простых чёрных пауков, размером с кулак, вечно сидевших в душевом закутке – вода в него поступала по насосу из реки и порой, несмотря на фильтры, несла неприятный коричневый осадок. Ещё больше настораживал ночной гомон джунглей, где на общем фоне из стрекота обезумевших сверчков и отдалённых звериных криков под са́мой хижиной волнами шла отвратительная гортанная перекличка жаб – будто кто-то мял сотню мокрых кожаных сапог. По-настоящему Аню заинтересовали только попугаи ара с громадными сине-жёлто-красными крыльями, которых Хорхе забавно называл на свой лад – «папагай», – и ленивцы, которых Аня без помощи индейца никогда бы не подметила в высоких кронах, – неподвижные, затерянные в ветвях, они издалека больше походили на бесформенные птичьи гнёзда. Научившись различать их малейшие движения, Аня всякий раз вспоминала ленивца на внутренней картине Александра Берга и гадала, далеко ли отсюда расположен Город Солнца, если он в самом деле существует. Спрашивала Хорхе о филодендронах и бромелиях, однако индеец с сожалением признавал, что ему эти названия незнакомы.