Он понял, что ловить ему сейчас тут больше нечего. Да и усылали его не жестоко, а по — человечески. К тому же она права, действительно поздно. Длинный, нескончаемый день почти закончился. Осталась только дорога домой и еще разговор с бабушкой. Да что там этот разговор, такие дни и вечера того стоили. Только вспомнить тусклый июнь… да ведь в июне — то и вспоминать нечего!
Каждый день тогда начинался для Мити одинаково, однообразно тускло проходил и так же заканчивался. Можно сказать, что он жил по расписанию, только это «расписание» никак не объяснялось его пристрастием к дисциплине. Скорее, он жил так просто со скуки и скучал, потому что так жил.
Вставал он ни рано, ни поздно — часов в десять. Бабушка уже в это время готовила завтрак. Около половины одиннадцатого он завтракал. Потом думал, чем бы ему заняться, или ехал на велосипеде за молоком и хлебом. Около полудня, оставив бабушку готовить обед и, если позволяла жара и самочувствие, ковыряться на огороде, Митя отправлялся купаться на речку. Всегда на запруду и стараясь сделать это так, чтобы кто — нибудь из соседских бабок не навязал ему в нагрузку своих мелковозрастных внучат. Почти всегда ему это удавалось, и в компании мелкоты на речку к запруде отправлялись Васечка и Тасечка. Васечка слыл там за главного, потому что был в этой компании самым старшим и все взрослые в поселке считали его самым ответственным. Любовь Андреевна все уши прожужжала Мите, какой Васечка хороший, как ему можно доверить серьезное дело и что он уж наверняка найдет себя в жизни, сто процентов — поступит в институт, а вот Митя непременно загремит в армию. Митя чувствовал, что вряд ли сосед его во всем этом виноват, но все равно злился и на бабку, и на хорошего Васечку.
После купания Митя обедал. Потом читал. Потом слонялся по поселку или по двору. Очень редко чем — нибудь помогал бабушке, если попросит. Обычно же ноги приводили его Николаю Петровичу, у которого в зарешеченных вольерах сидели порой с полдесятка, а то и больше собак. Большинство из них стаффорды. Петрович стаффордов разводил, но оставляли у него еще кого угодно на передержку, то есть за какую — то мзду Петрович содержал в своих вольерах чужих собак разных пород, пока их хозяева мотались по командировкам или отдыхали в отпуске.
У Мити тоже был свой лопоухий четвероногий друг Семен — такса. Но родители заперли этого друга в московской квартире. Он только — только оправился после жестоких покусов. Семена в мае порвал во дворе доберман. Пес потом чудом выжил, и теперь все просто тряслись над ним. Да еще бабушка: «Не надо мне его. Опять все грядки изроет»,
Поэтому отвести душу в общении с меньшими братьями Митя этим летом мог только у Петровича. А тот, как назло, в июне затеял перестройку вольеров, и никаких собак там уже не было. Разве что сидел на цепи здоровенный охранник, кавказец Нерон, и вечно шастал по двору приблудившийся, брошенный кем — то кудлатый и задиристый ризен Дантес. Оба признавали только Петровича.
С такими не договоришься, но хоть с хозяином поболтать. Это дело Николай Петрович любил не меньше Мити и знал все или почти все окрестные новости. Вплоть до криминальных — как враждуют друг с другом бригады наемных строителей из различных мест, где и какая разборка была, у кого чего умыкнула шпана из Зараева и как ладит местная мафия с милицией. Короче, у Николая Петровича Митя находил хоть какую — то отдушину в череде беспросветной повседневности. А так… Скука.
И вот «тот раз» у гиблого места вдруг изменил для Мити течение летнего времени. Он его перекроил и нарушил — дни растянулись почти в бесконечность, а недели превратились в мгновения.
Вот хотя бы следующий день после «того раза», Митя и сейчас помнит его во всех мельчайших подробностях.
Проснулся он раньше бабушки, кое — как промаялся до завтрака. Проглотил горячую яичницу. От чая с пенками клубничного варенья отказался. И удрал со двора.
И все будто в лихорадке или под гипнозом, словно очарованный, подвластный чужой, неведомой до той поры воле. Он даже не думал, куда его ноги несут. Очухался у запруды, где на двух маленьких пляжиках — песчаном с его стороны и травянистом на противоположном берегу — только — только начали собираться купальщики и загорающие. Только тут он признался себе, зачем сюда пришел.
Признался или понял, какая разница. Он пришел сюда потому, что беспощадная июльская жара сгоняла к запруде всех, кто искал от нее спасения, и тех, кто этой самой жаре радовался. Значит, и ОНА могла оказаться тут.
Читать дальше