Владимир Казаков - Голубые капитаны

Долина реки тяжело ухнула. Вода на миг прогнулась…

…Лехнова исчезла из Нме. На другой же день, как только в ОСА прибыли штурман с бортмехаником и рассказали о трагическом происшествии над Большим Енисеем.

Ее искали везде. Даже в озере. Подключили милицию. По трем деталям сделали предположение, что она уехала.

Во-первых, старушки из гостиницы якобы видели ее с чемоданом.

Незадолго до этого ей передали ручной хронометр Ивана. Она ходила к часовщику на дом и просила починить часы. « Оплавлены. Памятники не ремонтирую», — отказался мастер. «Найду другого», — сказала Лехнова.

Рано утром из Нме в Город ушел автопоезд геологической партии. На борту одного вездехода видели женщину, похожую на Лехнову.

Михаил Михайлович Горюнов замкнулся, в поиске участия не принимал. На это обратил внимание Донсков. «Михаил знает, где она, чертова баба! — думал он. — Сколько неприятностей за короткий срок. А если год-другой поработать «воспитателем»? Терпи, комиссар, твори добро. Забудь о своих нуждишках. А они у тебя есть, проклятые. Квартиру надо? Ладно, потерплю. В спасательный полет все не берут? Обидно, Не соколом в небе, а петухом с насеста на трибуну и обратно летаю! Рефлекс какой-то вырабатывается: вдохновлять, мирить, защищать, разбираться, — не просят, сам уже бегу…

Куда же умчалась премудрая Галина? Дезертировала?..»

В кабинете Горюнова собрался «совет старейшин» — пожилые, опытные работники Спасательной эскадрильи. Далеко не все занимали руководящие посты, зато все были выбраны волей людей, как самые авторитетные и уважаемые.

На улице подвывал ранний студенец, высасывая из туч редкие мокрые хлопья снега. В церкви пахло сыростью. Тускло светился разноцветный витраж длинноовального окна за спиной Горюнова. Комэск поднял голову, посмотрел на хоры, обвел взглядом потолочные своды с облезлыми физиономиями святых. Лоскутами слезала кожа с темно-серого коня Георгия Победоносца. Копье в руке «победителя» съела плесень, и казалось, будто он замахнулся и сейчас бросит камень. Горюнов металлическим колпачком самописки ударил по звонкому боку пустого графина, и звук необычно быстро угас.

— Через неделю переберемся в новостройку. Готовы ли отделы штаба к эвакуации? — спросил Горюнов. — Здесь останутся только радисты и рында. Может быть, колокол заменим ревуном? Современно и громко.

— Пусть погорланит колокольчик. К душе он! — Пожилой вислоусый шофер с бензозаправщика громко высморкался в обширный платок.

— Не часто ли поминаем душу? Обвинял же нас Гладиков, что, используя атрибуты старины — церковь, колокол, мы скатываемся ко вздохам и мистике.

— Душа — понятие философское.

— Ты прав, Владимир Максимович, в бога давно никто не верит, а черта все-таки отпугивают! Талисманы, амулеты висят в кабинах. Перед полетом безбородые далеко не все бреются. Луговую, кроме тебя и Батурина, за штурвал никто сажать не желает.

— Старое поверье. Море всегда хочет взять себе женщину взамен той русалки, которую, по преданию, древний ирландский рыбак убил, не вняв ее мольбам о милосердии.

— Богунец с моим Павлом за убийство альбатроса отмутузили моториста с прибрежной метеостанции.

— Слегка, Михаил Михалыч. В альбатросе находят приют души погибших мореплавателей.

— Вот, товарищи, вы слышите объяснения замполита! Каково? Значит, прав Гладиков?

— Можно, стихотворение продекламирую? — спросил инженер-синоптик.

— Чье?

— Дело не в авторе.

— Давай. В ожидании прибытия Батурина я не начинаю деловую часть. Так что давай твой стишок, инженер!

Дальше там про «черную пятницу», про швабру, упавшую за борт, и так далее. И вот, когда боцман надоел молодому матросу, тот восклицает:

— Ну и в чем ты убедил нас?

— Не я вас, а боцман салаку!

— Молодой матрос оказался, слава богу, с воображением! — сказал, улыбнувшись, Донсков.