Владимир Казаков - Голубые капитаны

— Я те возьму, старый карбюратор! Отдал, и баста!

— Разговоры! — обычно мягкий Горюнов кипел. — Ивану Воеводину подачек не нужно. О своих, сынах заботится государство, а не доброхоты и плакальщики! Все!

— Если не возьмете деньги, я выстрою памятник рядом с вашим. Или сниму деньги с книжки и сожгу! — не двигаясь с места, набычившись, сказал Богунец, и губы его задергались.

— Вон!

— Оставьте этот тон, Михаил Михайлович! — Донсков встал, взял из рук шофера сберкнижку. — Спасибо, Антон! Твой пай обязательно будет в памятнике, а какой, подумаем, ладно? И вас, Степан Федорович, благодарим за заботы.

Галыга, опустив голову, шмыгнул носом.

— Всех прошу уйти. Нерешенные вопросы — завтра, в рабочем порядке. Вас, замполит, тоже не задерживаю, — ровным, напряженным голосом сказал Горюнов.

— Владимир Максимович, подожди в кабинете у Ожникова, я сейчас подойду, — попросил Батурин, когда все встали с мест.

Ждать пришлось недолго. Батурин пришел взволнованным и не скрывал этого.

— Сильно расстроился командир. Впервые услышал от него мат. Понять можно. Невольно, но Богунец поиграл в театр. А парню верю — без задней мысли предлагал… Через два дня тебе, Владимир Максимович, следует убыть в управление. Приказ начальника политотдела. Должен был сказать комэск, но видишь, как получилось?

— Знаешь зачем?

— Приблизительно. Вопрос кадровый. О перемещениях. Ты назначен членом комиссии. Придется попыхтеть над личными делами сослуживцев. — Батурин повернулся к Ожникову: — И вас, Ефим Григорьевич, приглашают.

— Я там недавно был.

— Что-то подбросил Гладиков перед отъездом.

— Обо мне?

— Вас касается.

Ожников переменился в лице и, чувствуя, как вспыхнули его большие уши, поспешил отвернуться к окну.

— Через два дня, говоришь? — переспросил Донсков. — Ладно. Мы с Михаилом Михайловичем запланировали последнюю в этот сезон охоту — успеем…

— Пойдет ли он теперь с тобой, Володя… А я, знаешь, в отпуск…

Инженер-синоптик предугадал погоду. Весь следующий день малооблачное небо пятнали стаи птиц, спешивших на юг. Они негусто шли и ночью, еще довольно светлой.

Перед отлетом в Город замполита Донсков с Горюновым все же на охоту пошли. Они вышли из городка в серебристых утренних сумерках. Ясно виделся каждый камешек вокруг, каждый листок на березах, и все же это был иной, чем днем, свет: мерцающий, призрачный. Они свернули в узкую лесную просеку и опустились по косогору к длинному, выгнутому, как лунный серп, озеру. По ту сторону озера низкий топкий берег, по эту от городка подступает лохматый лес. Сумрачные ели и ртутно-серебряная вода накрыты белым ночным небом, на закраине его маленькое седое солнце.

— Не обижайтесь на меня, Михаил Михайлович.

— Брось, не к месту. Жаль, что так плохо думаешь. Разойдемся в стороны, — сказал Горюнов. — Скоро просветлеет, и поднимается птица. Удачи, Владимир Максимович! — И он увалисто заковылял прочь, высокий, сутуловатый, в странном головном уборе — саамской куколе, — надвинутом на самые брови и закрывающем плечи от комаров.

Донсков, вдыхая осенние запахи леса и воды, поджидал синюю полоску на горизонте, первую весточку короткого дня. Он давил сапогами мхи, чтобы почувствовать их упругость, рвал их, рассматривал. Седые, бледно-зеленые, оранжевые, красные, черные мхи мягко устилали прибрежье и опушку. Мхи казались матовыми, их летнюю яркость каждую ночь постепенно слизывал студеный ветер, и Донсков вздохнул: скоро они станут грязно-белыми, а тундра потеряет регулярно-праздничный вид, цветы и травы пожухнут. Уже сейчас под толстым слоем мхов вода холодная, а под ней линза — вечный лед.

Увлекшись сбором причудливых по форме камешков на берегу, Донсков пропустил восход. Да его и не было. Солнце не поднялось, а только разбухло, набрало рыжеватую ярь.

Над озером повисла лиловая дымка, зашелестел, защелкал, начал пропитываться солнцем лес. Прошумел по озеру и затих в зарослях ветер. Ультрамариновая полоса вставала над горизонтом, все небо стало синим, щедро рассыпало синь на заозерную тундру.

Теперь можно и поохотиться. В лесу становилось тепло, и не верилось, что сейчас в горах может бушевать снежный буран и на скалистых вершинах висят грозные ледяные карнизы. Но вчера с Хибин прилетел экипаж, и ребята рассказывали, как северный неистовый ветер чуть не ударил их тяжелый вертолет о заледенелый нефелиновый утес.

Донсков несколько раз вскинул ружье, попробовал его прикладистость. Мешала еще не мятая брезентовая куртка, она, словно жесть, сопротивлялась изгибу, не давала как следует прижать приклад к плечу.