Джек Ритчи - От убийства на волосок

— Сколько вам лет? — спросил я.

Его глаза уставились на револьвер, который я держал в руке.

— Послушайте, мистер. В кассе денег немного, но возьмите все. Я не причиню вам беспокойства.

— Мне не нужны ваши грязные деньги. Сколько вам лет?

Он смутился.

— Сорок два.

— Какая жалость! — я прищелкнул языком. — Вам не повезло. Вы бы могли прожить еще двадцать или тридцать лет, если бы вы хоть слегка попытались быть вежливым.

— Я вас не понимаю.

— Я сейчас убью вас, — сказал я. — Из-за почтовой марки стоимостью четыре цента и леденца из вишневого сиропа.

Он не знал, что я имел в виду, упомянув леденец. Но о почтовой марке ему было известно.

Страх исказил его лицо.

— Вы, должно быть, сошли с ума. Вы не можете убить меня только за это.

— Могу.

И тут я выстрелил.

Когда доктор Бриллер объявил, что мне осталось жить только четыре месяца, я, разумеется, заволновался.

— Вы уверены, что не перепутали рентгеновские снимки? Такое, я слышал, случается.

— Боюсь, что нет, мистер Тернер.

Я задал ему еще один вопрос.

— Лабораторные анализы. Может быть, мое имя случайно приписали к другим …

Он медленно покачал головой.

— Я все тщательно перепроверил. Я всегда так поступаю в подобных случаях. Любая ошибка может повлиять на мою профессиональную репутацию, вы же понимаете.

День клонился к вечеру, и солнце выглядело усталым.

Я подумал: если придет мое время умирать, уж лучше, чтобы это было утром. Определенно, утром умирать веселее.

— В случаях, подобно вашему, — продолжил Бриллер, — перед врачом встает дилемма. Сказать пациенту правду или нет? Я всегда ее говорю моим больным. Это предоставляет им возможность устроить свои дела, повеселиться, так сказать.

— Он подвинул к себе блокнот. — Кроме того, я пишу книгу. Как вы намерены распорядиться оставшимся у вас временем?

— По правде сказать, не знаю. Я только начал об этом думать минуту назад.

— Конечно, конечно. Не стоит слишком торопиться. Но, когда вы придете к определенному выводу, дайте мне знать. Хорошо? Я пишу о том, что делают люди, когда они знают, что обречены.

Он отодвинул блокнот в сторону.

— Приходите на осмотр раз в две или три недели. Таким образом мы проследим за процессом вашего умирания.

Бриллер проводил меня до двери.

— Я уже описал двадцать две истории летальных исходов, — сказал он, очевидно, с оптимизмом смотря в будущее. — Книга может иметь большой успех, не так ли?

Я всегда жил непритязательно. Без особого ума, но непритязательно.

Я ничем не улучшил этот мир, — и в этом у меня было много общего почти с каждым обыкновенным человеком. С другой стороны, я не взял от мира ничего лишнего. Короче говоря, я всегда хотел, чтобы меня оставили в покое. Жизнь сложна и без назойливости других людей.

Что может сделать непритязательно живущий с оставшимися ему четырьмя месяцами?

Не знаю, как долго я шел, думая об этом. В конце концов я обнаружил, что иду по длинному дугообразному мосту, от которого начиналось ведущее к озеру шоссе. Звуки джазовой музыки привлекли мое внимание, и я посмотрел вниз.

Прямо рядом с мостом происходило нечто вроде карнавала, и возвышался балаган гастролирующего цирка.

Это был мир низкопробной магии, где золото — всего лишь позолота, где ведущий программы с высоким цилиндром на голове — такой же джентльмен, как фальшивые медали на его груди, где у скачущих на спинах лошадей розовых женщин каменные лица и прищуренные глаза. Царство крикливых продавцов и мелких жуликов.

Я почему-то был убежден, что закат большого циркового искусства можно рассматривать, как одно из достижений культуры двадцатого столетия. И все же я непроизвольно спустился с моста по каменной лестнице и пошел в сторону рядов для зрителей и импровизированной арены, на которой среди прочего трюкачества выставлялись напоказ и эксплуатировались различные человеческие уродства.

Наконец я подошел к балагану и от нечего делать стал наблюдать за билетером, сидевшим со скучающим видом на возвышении у одного из входов.

Приятной наружности мужчина, держа за руки двух маленьких девочек, приблизился ко входу и предъявил билетеру несколько картонных прямоугольников, которые, по-видимому, являлись пропусками.

Палец билетера пробежал по списку, висевшему рядом. В глазах работника цирка появилось недоброе выражение. Нахмурившись, он некоторое время молча оглядывал мужчину и детей. Затем, подчеркнуто не торопясь, разорвал на мелкие кусочки пропуска и бросил их на землю.