Росс Томас - Хочешь жить - не рыпайся

— Сколько ей лет?

— Сколько, Джонни, двадцать пять или двадцать шесть?

— Двадцать семь, — уточнил Каттер.

— И сейчас она живет с сенатором?

— Да, — кивнул Каттер. — Они свили себе уютное гнездышко в Уотергейте.

— Как она его заставила? — спросил я.

— Произнести речь? — откликнулся Баггер.

Я кивнул.

— Она сказала, что ей достаточно просто попросить его об этом. К тому времени они уже стали… близкими друзьями. Она-таки попросила, а он согласился. Она сказала, что он может получить за это пятьдесят тысяч долларов, но он ответил — не надо, они ему не нужны.

— И вы ей поверили?

— А вы бы нет… получив возможность сэкономить пятьдесят тысяч?

— Когда она сказала вам, что денег он не возьмет?

— По пути в его кабинет.

— То есть когда вы уже взяли деньги в банке?

— Деньги мы взяли в пятницу. Ту сумму, которую хотели использовать, а не конкретные купюры для передачи сенатору. Но иногда им нравится смотреть на деньги. Даже их пощупать. Мы предполагали, что и сенатор подвержен этой слабости.

— Вы ошиблись.

— Да, — признал Баггер. — Ошиблись.

— Давно Конни Майзель живет с сенатором?

Баггер посмотрел на Каттера.

— Давно, — ответил тот. — Пять или шесть месяцев. С тех пор, как он вышел в отставку.

— А как же его жена?

— А что жена? — усмехнулся Баггер. — Это не наша забота. Если вас интересует мнение жены Эймса, почему бы вам не задать ей пару-тройку вопросов? Возможно, вы захотите обождать, пока не пройдут похороны дочери. Но я в этом не уверен. Может, ждать вы не станете.

— Я специализируюсь по скорбящим родителям.

Полковник взглянул на часы.

— У вас есть еще вопросы? Если нет… — фразы он не закончил.

— Пока нет, — ответил я. — Но, возможно, еще появятся.

Каттер поднялся с кресла. Положил руку мне на левое плечо. Я посмотрел на него.

— Знаете, что я вам скажу?

— Что?

— Все эти выдумки о Меркерсе… Я бы поменьше распространялся о них, приятель, — его пальцы вонзились в мое плечо и я едва не вскрикнул от боли. — Вы понимаете, что я имею в виду, — вновь нажатие пальцев и та же острая боль.

— На вашем месте я бы больше этого не делал, — процедил я.

— Не делали?

— Нет. Иначе кому-то может не поздоровиться.

— Совершенно верно, — кивнул Каттер. — Кому-то и может.

На следующее утро, в четверть девятого, я стоял на ступеньках епископальной церкви святой Маргарет на Коннектикут-авеню и помогал лейтенанту Дэвиду Синкфилду считать пришедших на похороны дочери сенатора, Каролин Эймс.

Отпевали ее в восьми кварталах от того места, где она нашла свою смерть и попрощаться с ней пришло семьдесят два человека, не считая меня, лейтенанта, его напарника, Джека Проктера и мужчины, внешне напоминающего преуспевающего банкира, а на самом деле процветающего частного детектива Артура Дэйна.

Какое-то время я наблюдал, как Синкфилд мешает ему работать. Делал он это с удовольствием.

— Привет, мистер Дэйн, — и надвинулся на частного детектива так что тому пришлось отступить в сторону. — Помните меня? Дэйв Синкфилд.

— Да, конечно, как поживаете, лейтенант?

— Отлично. Просто отлично. Это мой напарник, Джек Проктер.

Дэйн кивнул Проктеру, тот что-то пробурчал, продолжая считать пришедших на похороны.

— У девушки было много друзей, не так ли? — заметил Синкфилд.

— Похоже, — согласился Дэйн.

— Вы тоже ее друг, мистер Дэйн?

— Не совсем.

— Тогда вы, должно быть, здесь по долгу службы.

— В определенном смысле.

— Наверное, только очень важный клиент может вытащить из кабинета такого занятого человека, как вы.

— Для меня важны все клиенты.

Синкфилд кивнул.

— Держу пари, это они в вас и ценят. Знаете ли, мы работаем по этому делу лишь пару дней и выяснили лишь одно: у Каролин Эймс была масса друзей.

— Масса?

— Вот-вот. Я удивился, что многие не пришли на пришли на похороны. Но, вот что я хочу вам сказать.

— Что?

— Я не думаю, что нынче людям нравится ходить на похороны. Раньше они проявляли к ним куда больший интерес.

— Пожалуй вы правы, — согласился Дэйн.

В сорок пять лет он уже начал полнеть. Подбородок старался держать высоко, тем самым скрывая второй. Из-за стекол очков смотрели умные, зеленые глаза. Тонкогубый рот свидетельствовал о нетерпеливости или злости. Волосы поредели. Одевался он консервативно: белая рубашка, строгий галстук, темно-синий костюм, черные туфли. А может, в этот наряд он облачался лишь по случаю похорон.