Дик Фрэнсис - По рукоять в опасности

Мы вошли в дом. У Эмили не оказалось сил даже на такое обычное дело, как приготовить ужин. Не было сил на это и у меня.

Мы довольствовались тем, что съели хлеб с сыром.

В десять часов она — по заведенному порядку, ставшему для нее привычкой, — отправилась проверить, все ли ее предписания выполнены. Я вышел следом за Эмили и стоял, сам не зная зачем, во дворе, глядя на звезды и взошедшую над горизонтом луну.

— Эм, — сказал я, когда она снова подошла ко мне, — не одолжишь ли ты мне какую-нибудь лошадь?

— Какую еще лошадь? — удивленно спросила она.

— Любую.

— Но... зачем?

— Я хочу... — Как объяснить ей, чего я хотел? — Прокатиться в Дауне... побыть в одиночестве.

— Прямо сейчас! Я кивнул.

— Да уж, нынче вечером ты молчаливее себя самого.

— Мне надо о многом подумать, — сказал я. — В этом и состоит смысл сто двадцать первого псалма?

— Что?

— "Я хочу обратить свой взор на холмы, откуда придет ко мне помощь", — сказала Эмили.

— Эм!

— И холмы помогут тебе, заменив твои горы.

Я не ожидал, что Эмили так верно угадает, о чем я думаю, и не знал, что сказать ей.

Ни о чем не спрашивая и не вступая со мной в спор, Эмили ушла и вскоре снова появилась, принеся седло и сбрую. И опять ушла — на этот раз в один из денников, в котором зажгла свет. Я заглянул туда.

— Вот тебе лошадь. Она тоже принадлежала Айвэну, — сказала Эмили. — Так себе лошадка, зато спокойная. Теперь она, наверное, моя. И ты как душеприказчик Айвэна имеешь право в любое время ездить на ней... Но не давай ей слишком много воли, если у тебя хватит сил.

— Хорошо.

Эмили умело надела на лошадь седло, как следует затянув подпругу.

— Подожди, — сказала Эмили и ненадолго вернулась в дом, откуда вышла, неся для меня синий шлем и теплую куртку.

— Когда подымешься на холм, там может быть ветрено, — сказала она, помогая мне надеть ее.

Эмили была осторожна, но я кряхтел от боли.

— Чтоб его черти жгли в аду, этого Грантчестера, — рассердилась она.

— Эм... Как ты узнала?

— Маргарет Морден звонила мне сегодня, спрашивала, как твое самочувствие. Она мне и рассказала. Она думала, я и без нее все знаю.

— Спасибо, Эм, — сказал я. Этого было достаточно. Никакие пышные слова не выразят всей глубины моей признательности, и Эмили понимает это.

— Езжай, — с улыбкой напутствовала она.

Быть может, когда-то, думал я, вот так же ехал здесь верхом король Альфред и остановился на том же самом месте, где остановился сейчас и я.

Я находился на одном из самых высоких холмов Даунса и смотрел на восток, в сторону тамошних долин, в которые плавно переходила холмистая местность по мере приближения к Темзе. Во времена короля Альфреда Темза еще не стала важной водной артерией страны, а была скорее извилистой дренажной системой, протянувшейся от Котсуолда до Северного моря.

Король Альфред был образованным для своего времени человеком, дипломатом, поэтом и воином, стратегом, историком, поборником просвещения, законодателем. Как бы я хотел сейчас, здесь, на этом клочке земли, вдохнуть хотя бы крупицу его мудрости, но он ходил по этой земле одиннадцать веков назад. Сколь многое изменилось с тех пор, и только порок и злодейство сохранили свое обличье.

Мне казалось странным, что есть на свете пивоваренный завод, названный именем этого короля, и тот напиток, что делают на этом заводе, пиво, веселящее и бодрящее народ короля Альфреда, великого короля, которого уже так давно нет на свете.

Лошадь Айвэна неторопливо шла себе куда-то вперед, а куда — ни она, ни я толком не знали.

Ясное небо и слабый свет луны над моей головой... Миллионы лет сияют эти звезды и луна... Холодные струйки ветерка шевелят мои волосы. Время способно остудить любой жар, если предоставить ему такую возможность.

Наверное, каждый человек в состоянии понять, что неудачи можно перенести. Надо примириться с той непреложной истиной, что всем доволен никогда не будешь.

Я подъехал к длинному поваленному стволу дерева. Многие тренеры в Даунсе использовали такие стволы, чтобы приучить молодых лошадей преодолевать препятствия. Решив дать лошади передышку, я спрыгнул с седла и сел на бревно, свободно держа в руке поводья, а лошадь тем временем опустила голову, стала щипать траву. Ее присутствие умиротворяло меня, помогая ощутить родство с древним миром природы, почувствовать себя крохотной его частицей.

Я сам причинял себе страдания, слишком сильные, чтобы уметь справиться с ними. А зачем, чего ради?