Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель

Сейчас шёл, помахивая тростью по Казанской, на встречу с Сенькой Иевлевым, известным в определённых кругах Санкт—Петербурга, как Ивушка. За столь ласковым прозвищем скрывался саженного роста детина с о шрамом через правую щёку, готовый в минуты раздражения в пьяном угаре, любого вбить по макушку в землю пудовым кулаком. Не терпел, когда называли его Ивушкой, считал чуть ли не оскорблением.

Путилина Сенька уважал и при каждом свидании страх охватывал, словно маленького мальчика при виде родительского кожаного ремня. Становился робким и руки не знал, куда деть.

Иван Дмитриевич шёл на встречу без особой надежды на какую—либо информацию, надо было изредка напоминать о себе, вдруг, что любопытное прозвучит из уст увальня Сеньки. Иногда такое случалось, хотя в последнее время всё реже. Вспомнилось, когда Ивушка навёл на банду злоумышленников, промышляющих грабежом лавок. Может быть, и без злого умысла, но проговорился, что, мол, Епифан Слепцов сотоварищи начал деньгами сорить, бабам своим платья новые дарить начал, да не простые, а подобные тем, что барыньки носят. Самое главное, что не только «атаман», как заставил своих называть себя Епифан, но и самые неприметные члены шайки, которых главарь держал в чёрном теле.

Несколько дней спустя, Иван Дмитриевич послал агентов проверить достоверность слов Ивушки.

– По существу вопроса я скажу вам следующее, по счастливому или не очень стечению обстоятельств, мне стало известно, что небезызвестный вам Епифан Слепцов…

– Слепой? – Сказал Миша, то ли показывая знания преступного мира, то ли выказывая удивление.

– Совершенно верно, Михаил Силантьевич, тот самый Ивушка, что второй год ускользает из твоих рук, хотя ты клятвенно меня заверял: не пройдёт и недели, как Слепцов будет находиться в холодной.

По выражению лица Жукова Иван Дмитриевич отметил, что щеки того покрылись предательским румянцем.

– Да я, – начал было Миша, но осёкся, увидев поднятую руку Путилина.

– Надеюсь, в этот раз мы с вами не оплошаем, ибо Слепой очень скрытный, вы сами знаете, и поэтому, может, в следующий раз появится не в столице, а где—нибудь в Одессе или Варшаве.

– Иван Дмитрич, – хотел добавить и Орлов, но тоже умолк.

– Я понимаю, господа, ваше нетерпение, но на нашей службе спешка только вредит делу, поэтому постарайтесь в этот раз не допускать ошибок. Более не смею вас задерживать.

Слепой, в миру по документам Епифан Иванов Слепцов со товарищи был взят под стражу без излишенего шума, но спустя некоторое время сотрудники признались, что не всё прошло гладко, как текли слова докладов.

Предводитель шайки грабителей жил на втором этаже маленького деревянного дома в Змеином переулке, как между собой называли безымянный закуток в районе Коломны. Мишу, как самого младшего оставили во дворе, куда выходили окна комнаты, в которой в тот день почивал Епифан после ночных трудов.

По скрипучей лестнице с пистолетами в руках поднимались впереди штабс—капитан, привыкший в армейской службе к риску, за ним Соловьёв. Вроде бы и сторожились, да разве угадаешь, какая из ступеней вскрикнет более других, а Слепцов, словно чуял, что пришли за ним. Запер дверь на щеколду, и, сквозь зубы выкрикивая обидные матерные слова, выстрелил дважды. Хорошо, что ни в кого не попали револьверные пули. А потом сиганул в сугроб, потом. Как оказалось ногу подвернул, но рванул, хромая по улице так, что Мише было не угнаться. Слепой стрелял в преследователя, но слава Богу, пули прошли мимо, а у Жукова сыграла молодецкая удаль. В последнюю мгновение толкнул Слепцова в спину, тот полетел кубарем, но приземлившись на спину, поворотился к сыскному агенту. Перед Мишиным лицом мелькнуло воронёный ствол и такое громадное отверстие, что на сердце похолодело, раздался сухой щелчок. Закончились патроны в барабане, из неудобного положения предводитель шайки запустил револьвером в Мишу, который уклонился и со всего размаха впечатал кулак в рябое лицо преступника. Епифан по—бабьи взвизгнул и обмяк. Здесь подоспели штабс—капитан с агентами.

Уже потом, когда в трактире Миша залпом выпил стакан пшеничного вина, пришло успокоение и перестали дрожать зубы и руки.

Ивушка проживал недалеко от Казанской улицы в Новом переулке, в доме господина Брюна, построенного лет тридцать тому, но не утратившего блеска и даже фасад не потемнел от бесконечных петербургских дождей.

Путилин прошёл вокруг дома, несколько раз украдкой озернулся, не хотелось подводить под «монастырь» Ивушку, в определённых кругах столицы не поощряли общения с представителями полиции, в особенности в сыскным отделением. Могли и дырку в коже сделать. Нравы были не джентельменские.