Нэнси Розенберг - Месть

Она окликнула его, когда он стоял уже в дверях. Ее голос был мягким и соблазнительным, но модуляции его были обдуманно холодны.

— Вот ваше следующее дело. Возможно, ознакомившись с ним, вы постараетесь выиграть это злополучное дело об изнасиловании.

Он подошел к ее столу. Она протянула ему одну-единственную фотографию.

Голос Лили стал монотонным: как у комментатора.

— Вы видите на этой фотографии Стейси Дженкинс, восьми лет девяти месяцев. Стейси полгода посещала первый класс средней школы, после чего ее забрали оттуда и она перестала ходить в школу. Ее отчим — бухгалтер и зарабатывает шестьдесят пять тысяч долларов в год. Мать — дипломированная медицинская сестра.

— Она мертва? — спросил Клинтон.

Лили видела, как дрожат его руки, держащие фотографию, но не ответила.

— Я хочу сказать, что, хотя ее глаза открыты, такое впечатление, что снимок сделан после эксгумации. Это убийство?

Точно такие же мысли появились у самой Лили, когда она впервые увидела фотографию. Глаза ребенка были совершенно безжизненными. Каштановые волосы свисали мягкими жидкими прядями. Все тело было покрыто ярко-красными пятнами. На груди виднелись свежие неровные ссадины.

— Нет, она не мертва, — ответила Лили ровным бесстрастным голосом и продолжила: — Отчим Стейси начал принуждать ее к сожительству сразу же, как перестал пускать ее в школу. Если она кричала, он прижигал ей тело сигаретами. Однажды во время соития у нее произошла непроизвольная дефекация. За это он оторвал ей соски плоскогубцами. Мать все знала и использовала свои профессиональные навыки, чтобы залечивать раны девочки.

— Как это выяснилось? — спросил он. — Моей дочке через месяц будет девять лет. — Его рот был безвольно приоткрыт, голос срывался на фальцет. — Это мой первый случай, касающийся ребенка.

Лили, опустив голову, внимательно читала содержимое еще одной папки. Не глядя на Клинтона, она заговорила.

— Ее мать привезла девочку в больницу, когда та умирала от занесенной во время истязаний инфекции. Очевидно, у матери все-таки сдали нервы. Мы привлекаем ее к ответственности, как соучастницу со всеми вытекающими отсюда последствиями. — Лили подняла голову. Глаза ее были тусклыми и утомленными. — Самая главная трудность — это обеспечить максимальный обвинительный уклон по всем пунктам и при этом, естественно, документально оформить каждый случай, как отдельное преступление. Здесь многое будет зависеть от Стейси. Вам необходимо на следующей неделе опросить ее социального работника. — Она замолчала и внимательно посмотрела на Клинтона. — Кстати, вы либо постригитесь, либо попользуйтесь каким-нибудь кондиционером. С такими волосами вы напугаете ребенка до смерти.

Когда Клинтон вышел из кабинета, Лили нажала кнопку автонабора, чтобы позвонить домой. Слушая долгие гудки, она массировала виски, в которых пульсировала тупая боль. Шея была напряжена, и, чтобы ослабить это напряжение, она покрутила головой из стороны в сторону. Перед ней лежала раскрытая папка, откуда на нее смотрело безжизненное личико Стейси Дженкинс.

— Джон, это я. Я не выберусь отсюда раньше, чем в восемь часов. Работы полно. Скажи об этом Шейне и передай ей привет.

Она слышала, что где-то вдалеке потрескивают на огне сковородки. Джон готовил обед. Он всегда возвращался с работы ровно в четыре тридцать. Иногда он вообще не ходил на работу.

— У Шейны сегодня тренировка, она играет в софтбол вечером, я отвезу ее, ты же знаешь, ты обещала приехать.

В груди у Лили появилось чувство жара. Она завела назад руки и сквозь тонкую ткань платья расстегнула лифчик. Она что, и в самом деле обещала Шейне приехать? Если да, то, видимо, она уже совсем свихнулась и потеряла память. Правда, Джон иногда сам кое-что придумывал, чтобы усилить в ней чувство вины и покрепче закрутить гайки.

— Да ты не волнуйся, она тебя не ждет и не надеется, что ты на самом деле приедешь. — Его глубокий голос сочился ядом. — Мы же понимаем, что у тебя очень ответственная работа. Последние два года единственное, чем ты серьезно занимаешься — это своей работой. Увидимся на стадионе.

Ей хотелось накричать на него. Сказать, что она вынуждена была похоронить себя на работе, чтобы убежать от пустоты своей жизни, пустоты своего — их — брака, от отчужденности, которую она испытывала в отношениях с ним и с собственной дочерью. Она стала чужаком в своем доме. Но что толку кричать, все это бесполезно. Она уже собралась было нажать кнопку отбоя, но передумала.