Колин Маккалоу: Блудный сын

И только в холле, соединяющем обеденный зал и кабинет, Джону удалось перехватить Джима Хантера.

— Ты можешь в это поверить? — спросил Джон, отступая в сторону, чтобы пропустить мужчин, спешащих прочь от гарпии.

Джим закатил глаза, пугающе свергнув огромными белками, которые создавали резкий контраст с темным цветом его кожи.

— Типично для Давины, — сказал он. — Я довольно хорошо узнал эту семью за последнее время, пока работал с типографией над «Богом спирали». Сейчас у нас будет полно свободного времени, и я смогу все тебе рассказать.

— Когда я застал тебя дома вчера вечером, мы здорово посидели, вспоминая былое, — заметил Джон и с радостью посмотрел в лицо Джима. — Отлично выглядишь, Джим. Теперь в тебе ни за что не узнают того самого Гориллу Хантера.

— И это исключительно благодаря тебе. Я наконец смогу вернуть тебе деньги за операцию, дружище.

— Даже не пытайся! — Джон нахмурился. — Милли по-прежнему слишком худая.

— Она такая от природы, астеник. [1] Человек, для которого характерны высокий рост, худощавость, длинная шея, продольно вытянутый череп, узкое, резко очерченное лицо. — Здесь и далее примеч. пер. — Большие зеленые глаза, столь неожиданные для чернокожего человека, заблестели от слез. — Господи, как здорово тебя снова видеть! Спустя шесть лет!

Джон крепко обнял его, и Джим обнял в ответ. Когда они отошли друг от друга, то увидели доктора Ала Маркофф, посматривающего на часы.

— Еще полчасика, — сказал доктор, — и я смогу схватить свою жену, чтобы отправиться домой. Давине сегодня было непросто. Давно утраченные сыновья, неожиданно возвращающиеся из леса, не для нее. Без обид, Джон, но твое лесопромышленное состояние так и напоминает мне эту сказку. — Он снова посмотрел на часы. — Неплохо, неплохо. Уже десять тридцать. Мы с Музой будем дрыхнуть, неподвижные, как полена, меньше чем через час. Не могу удержаться от шуток, Джон.

…К удивлению Джона — хотя его эго при этом нисколько не пострадало, — Макс предложил Джиму Хантеру большое кресло с подголовником, обитое темно — красной кожей, которое было самым почетным местом в кабинете. Да и вся комната оказалась выдержанной в том же темно — красном цвете: от позолоченных кожаных переплетов книг и мебели и до оконных наличников.

Джон поставил стул почти напротив кресла, испытывая легкое любопытство по поводу неожиданной значительности Джима: все со временем выяснится, а времени у него теперь полно. Макс отошел поговорить с Эваном и Вэлом, которые уже раскурили по большой сигаре и теперь держали по бокалу с выдержанным коньяком. Танбаллы не отказывают себе в маленьких радостях, подумал Джон, и еще любят совещаться. Доктор поставил стул рядом с Джоном, и таким образом мужчины разделились на две компании.

— Вы семейный терапевт Танбаллов, Ал? — спросил Джон.

— Боже, нет! Я патологоанатом и специализируюсь на гематологии, — вежливо ответил доктор Маркофф, — что для вас такая же абракадабра, как для меня — дугласова пихта. А вот работу Джима по рибонуклеиновой кислоте я нахожу просто восхитительной.

— Это будет ваш с Музой первый ребенок?

Маркофф расхохотался.

— Хотелось бы! Нет, мои бездетные друзья, это — непредвиденный залет, случившийся в сорокалетием возрасте. У нас уже есть двое мальчиков. Муза слишком рассеянна, чтобы вырастить гениев, и потому они — совершенно обычные подростки.

— Думаю, вы будете потрясающим многодетным отцом, — заметил Джон, наслаждаясь легким юмором этого мужчины, рассказывавшего о непредвиденной беременности в сорокалетием возрасте. Он даже перестал думать о возможной теме происходящего между Танбаллами разговора, а они, скорее всего, обсуждали вновь обретенную Эваном часть наследства семейного бизнеса.

Неожиданно Джон почувствовал себя очень уставшим. Застолье оказалось долгим, а его винный бокал наполнялся слишком часто, к чему он не привык. От него потребовалось изрядное мужество и силы, чтобы прийти сюда, ведь в Джоне Холле было слишком много от матери, которая избегала любой конфронтации. Когда Джим и Ал переключились на обсуждение нуклеиновой кислоты, Джон смог украдкой взглянуть на часы: одиннадцать вечера. Они пробыли в кабинете полчаса, и, со слов доктора Маркофф, должно пройти еще полчаса, прежде чем у него появится возможность улизнуть. Макс смотрел на него с искренней любовью во взгляде; но как он может сблизиться с отцом, окольцованным гарпией Давиной? Та всеми силами привяжет его к Алексису, да почему бы и нет?