Патриция Вентворт - Дело закрыто

Когда они вошли в магазин, Генри что-то ему объяснял. Потом он указал на высокий белый с голубым кувшин, и оба повернулись. Хилари заставила себя не отводить взгляда, и он, соскользнув с Берти Эвертона, остановился на Генри. Генри очень оживленно что-то рассказывал. Не иначе разглагольствовал, решила Хилари. Но выглядел он при этом каким-то бледным — бледнее даже, чем когда Хилари видела его в последний раз, не считая, конечно, вчерашнего мимолетного столкновения на вокзале. Правда, когда она по-настоящему видела его в последний раз, они ссорились, а румянец и ссора, как известно, идут рука об руку. Как бы там ни было, с тех пор Генри значительно побледнел. Он был угрюм и невесел, но упрямо объяснял что-то Берти Эвертону. Хилари тут же пришло в голову, что, если речь идет о фарфоре, Берти знает о нем Уж как минимум в тысячу раз больше. Похоже, Генри напрочь забыл, что имеет дело с коллекционером. При мысли, что очень скоро он неизбежно запутается в трех соснах и выдаст себя с головой, она даже испытала некоторое злорадство, но тут же с горечью сообразила, что близящийся позор Генри не доставит ей ровно никакого удовольствия. Ее ноги отклеились от тротуара, и, прежде чем она успела сообразить, что происходит, Хилари толкнула стеклянную дверь и вошла в лавку.

Генри, стоявший к ней спиной, не оглянулся, поскольку был очень занят, цитируя лучший, с его точки зрения, отрывок из книг крестного по керамике, который он с превеликим трудом запомнил. Отрывок и в самом деле был замечательный и способен был произвести самое выгодное впечатление на кого угодно, кроме специалиста, который запросто мог опознать его и заподозрить, что он выучен наизусть.

Внимательно все выслушав, Берти Эвертон сказал: «О да!» — и сделал шаг к двери. В результате Генри повернулся, увидел Хилари и с почти неприличной поспешностью вытолкал Берти на улицу. Молодой человек прикрыл свою рыжую шевелюру мягкой черной шляпой, оглянулся разок на девушку, совершенно, казалось, пораженную красотой и впрямь недурного шахматного столика, и скрылся из виду.

Генри длинными скользящими шагами приблизился к другому концу столика. «Хилари!» — воскликнул он громким, но не очень твердым голосом, из-за чего Хилари уронила белую королеву и, сделав шаг назад, едва не опрокинула большие напольные часы. Последовала пауза.

Волнение по-разному действует на людей. Генри, например, оно заставило изо всех сил нахмуриться и упереть в Хилари тяжелый немигающий взгляд, которого та решительно не могла вынести, чувствуя, что стоит ей поднять глаза, и она либо расплачется, либо начнет смеяться, а ни того, ни другого она делать не собиралась. Она собиралась быть спокойной, сдержанной, отстраненной и прохладно-вежливой. Она собиралась проявить все свое хладнокровие, такт и выдержку. И начала с того, что уронила белую королеву и едва не опрокинула напольные часы. И самое скверное, любой — абсолютно любой, кто проходил сейчас по Фулхэм-роуд, — мог заглянуть в окно и все это увидеть. На ее щеках бушевал самый настоящий пожар, и она чувствовала, что, если в ближайшие пять секунд Генри не прекратит эту немую сцену, что-нибудь сделает она, хотя и совершенно еще неизвестно что.

Генри нарушил молчание, удручающе вежливо молвив:

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

И не стыдно ему было говорить с ней таким тоном! В глазах Хилари засверкали молнии.

— Не прикидывайся дураком, Генри! Конечно можешь.

Генри чуть приподнял брови — почти оскорбительно приподнял.

— Да?

— Мне нужно поговорить с тобой. Не здесь. Пойдем в кабинет.

Хилари чувствовала себя уже лучше. Колени, правда, еще дрожали, и она не ощущала в себе должного отчуждения и равнодушия, но, по крайней мере, они отошли наконец от этого проклятого окна, в котором, как в рамке, разыгрывали на потеху прохожим живую сценку: «Магазинная воровка и суровый хозяин».

Не говоря более ни слова, они удалились за ширму и по темному коридору прошли в кабинет старого Генри Эвстатиуса. Теперь, конечно, это был кабинет капитана Генри Каннингхэма и выглядел куда опрятней, чем при его крестном. Генри Эвстатиус вел обильную переписку с коллекционерами со всего мира, и письма от них обычно целиком покрывали стол, стулья и пол. Ответные письма Генри Эвстатиуса, содержащие россыпь миниатюрных и не особенно внятных закорючек, обычно доходили до адресатов со значительным опозданием, поскольку вечно терялись в общем потоке корреспонденции, и единственной причиной, по которой они доходили вообще, была та, что женщина, прислуживавшая Генри Эвстатиусу, набила руку на распознавании его почерка и всякий раз, обнаруживая в груде писем бумажку, покрытую мелкими паучьими каракулями, спасала ее из общего завала и клала в самый центр письменного стала, где она уже не могла остаться незамеченной. Никаких других писем она не трогала. Корреспонденция Генри Каннингхэма была куда менее обширна. Письма, на которые он ответил, лежали в корзинке справа, а на которые он ответить еще не успел — в корзинке слева. Написанные он тут же относил на почту.