Андрей Воробьев - Дело диких апостолов

— Что, тоже прямо в окно? — Автоматически переспросил Дима, запоздало поняв всю глупость этого вопроса.

В этот момент из какой-то палаты вышла медсестра, несшая на блестящем поддончике несколько использованных шприцов. Живо оценив ситуацию, она решительно пресекла скандал, пообещав оставить приятелей без обезболивающего, как известный король — без сладкого собственных министров.

Дима, воспользовавшись неожиданным появлением медсестры, поинтересовался у нее, где находится палата, в которой лежит Марат.

— Прямо, третья палата справа. Только у него сейчас посетитель, — охотно сообщила девушка, — а вот, кстати, он выходит, так что можете спокойно общаться…

Мимо Касьяненко, чуть покачивая худосочными бедрами, скрытыми под вылинявшими голубыми джинсами, прошел молодой человек, попутно интригующе улыбнувшись оперативнику одними уголками губ и медленно прикрыв при этом чуть подкрашенные ресницы.

Дима про себя коротко ругнулся — мальчик с ориентацией, ставшей нынче чуть ли не традиционной, был ему неприятен и вызывал чувство внутренней брезгливости. Тем не менее, оперативник некоторое время еще смотрел вслед уходящему, стараясь вернуть какую-то, казалось, очень важную мысль, промелькнувшую в голове и растаявшую под несколько насмешливым взглядом медсестрички. Почему-то сотрудник уголовного розыска смутился, будто его самого уличили в чем-то предрассудительном. Вдруг захотелось объяснить сестре милосердия, что он не такой, как уходящий посетитель и пришел к раненому сугубо по служебной необходимости и что он очень любит одну прекрасную девушку, с которой скоро поженится. Но медсестра уже зацокала каблучками по направлению к своему посту, оставив Диму наедине с переживаниями…

Вопреки надеждам Нертова и самого Касьяненко, повторная беседа с Маратом практически ничего нового не дала. Раненый, поглаживая свою забинтованную руку, снова довольно уверенно повторил приметы нападавшего и его одежды. Единственное, что он вспомнил дополнительно — ярлык «Hi Tec», который красовался на темно-синей куртке убийцы и уточнил, что шрам на лице был длиной не более двух сантиметров. А вот, рассказывая о возможных причинах трагедии, Марат лишь нес какую-то ахинею про «темные силы» и политических противников погибшей.

— Вы не представляете, как это страшно! — Который раз повторял помощник Софьи Сергеевны. — Когда этот мерзавец хотел стрелять, я бросился, чтобы закрыть ее своим телом, а она (представляете, какая это была женщина! Я ее так уважал!)… Она хотела предупредить меня, чтобы я не рисковал собой. А тут бандит стрелять начал!..

Марат нервно поежился, заново переживая весь ужас вчерашней трагедии, а оперативник, чтобы не смущать его и сделать паузу в разговоре, встал со стула и подошел к окну. Очевидно, что продолжать беседу с раненым было бесполезно. Парень еще больше бы разволновался и, того и гляди, его бы пришлось отпаивать валерьянкой. Касьяненко решил было уходить, но тут заметил на скамеечке, в глубине больничного двора недавнего гостя Марата. «Голубой» друг курил. Но не так, как это делают люди, не знающие, что делать со свободным временем — облокотившись на спинку сидения, вытянув расслабленно ноги и не торопясь пуская дым. Гость сидел напряженно, наклонившись вперед и положив локти на колени. При этом одной рукой он держал сигарету, судорожно затягиваясь, словно торопясь побыстрее докурить.

Смотря на «голубого» друга оперативник вдруг сообразил, чем тот привлек его внимание в больничном коридоре: выцветшие голубые джинсы, рост и телосложение посетителя больницы очень напоминали неизвестного, которого вчера вечером упустил Дима у дома несчастной Софьи Сергеевны! Поэтому, поспешно распрощавшись с Маратом, Касьяненко заспешил к выходу.

Некоторое время сотруднику уголовного розыска пришлось самому покурить в больничном садике, скрываясь за пышными кустами сирени. «Голубой», казалось, кого-то ждал, нервничал, выкурил подряд три сигареты, зажигая их от предыдущих окурков, затем, будто на что-то решившись, решительно зашагал к выходу. Дима незаметно последовал за незнакомцем.

Прежде он никогда не думал, что подобное желание может хотя бы на миг у возникнуть: его представления о порядочности были совершенно противоположными. Даже, когда Нертова предавали любимые женщины, он не мог опуститься до рукоприкладства. Теперь же Алексей едва сдерживал себя, чтобы, наплевав про все законы и собственные принципы, не ударить сидящую перед ним Азартову.