Андрей Воробьев - Дело диких апостолов

А кстати… Почему бы нет…

Павлу показалось, будто он, как в детстве, стоит на обрыве карьера, в Колпино, не зная, что ждет его внизу: изогнутая стальная балка или полугнилое бревно. Но друзья смотрят, надо прыгать. И он прыгнул.

— Мистер Ренсимен, у меня для вас есть небольшой презент. В моем отряде воюет гражданин США, Люси Рэдфорд. Она перешла в ортодоксальную веру и защищает сербов. Я думаю, вы бы хотели взять у нее интервью.

Мистер Ренсимен попытался что-то ответить, Том услышал слово «томороу» и перебил его.

— Завтра не может быть. У Люси будет важная военная операция. Мы ждем вас сегодня.

— О’кей, — коротко ответил мистер Ренсимен и разговор завершился.

Том присел на стул, прекрасно понимая, каким похабным делом ему предстоит заниматься ближайшие часы. Предстояло ждать и думать.

Каким бы авантюристом и любителем сенсаций не был мистер Ренсимен, трудно представить, что он сорвется в шесть часов вечера и помчится за сто километров, в расположение незнакомого сербского командира. Может и помчится. Но завтра. А перед этим позвонит в свое посольство и объяснит, в какую точку земного шара надо высылать отряд командос, если он не выйдет на связь в течение ближайших 48 часов. Меньше всего шансов было на то, что янки возьмет, да и приедет.

Впрочем, кроме бесполезных ожиданий было еще одно дело. Объяснить Даше Лугиной, какая роль ей отведена в намеченном спектакле.

Даша была в отряде поварихой. Хотя каждый из бойцов считал, что в Боснию он попал совершенно случайно, к Даше Лугиной это относилось в первую очередь. Дочь среднего коммерсанта из Москвы, успела проучиться во французском лицее четыре года. Ее филологические и лингвистические успехи были таковы, что можно было думать и об Оксфорде, но однажды ее попутчиком в экспрессе Страсбург-Париж, оказался сербский студент. Их роман начался в Париже, продолжился в Белграде, а потом и на фронте. К собственному удивлению, Даша поняла, что любит сербов, а также всех, кто причастен к справедливой борьбе этого гордого народа. Милич уже разочаровался в войне и вернулся во Францию, доучиваться, а Даша — осталась. У нее был настолько прекрасный характер, что хотя любили ее многие, остальные не обижались.

Она научилась стрелять, готовиться на пятьдесят человек и, благодаря знанию языков, прекрасно перехватывала вражеские разговоры. Именно на лингвистические таланты Даши Том и рассчитывал. Еще он рассчитывал на неприкосновенный запас ракии, который ему оставил Фоменко на прощание…

Прошло сорок минут с того момента, как Павел Томаков превратился из вчерашнего жителя Московского района города Питера и сегодняшнего русского добровольца в Боснии, в знаменитого американского журналиста Роберта Ренсимена. Если этот популярный журналист до этого хотя бы раз побывал в расположении отрядов Джервани-хана, то Пашке Томакову осталось жить совсем немного. Ведь в эту минуту он ехал к человеку, с которым не так давно говорил по рации, обсуждая дальнейшую судьбу своего друга.

Сам мистер Ренсимен в эту минуту находился в общстве Даши, будучи пьяным до такой степени, что и не заметил, как расстался со своими документами, а также производственным инвентарем: диктофоном, фотоаппаратом и спутниковым телефоном. Еще Том прихватил куртку американца, здраво рассудив, что в камуфляже по боевым позициям шатаются только русские журналисты, да и то, в пределах бывшего Союза.

Этот вечер был звездным часом Даши. Она с первой же минуты определила, что Ренсимен — уроженец южных штатов, считающий весь остальной английский язык акцентом южно-каролинского. Поэтому она смело, не сбиваясь, поведала ошеломленному репортеру свою «биографию», рассказала о судьбе дочери американского офицера с германской военной базы, которая еще со школы усвоила левые идеи, стала сознательным борцом с империализмом и теперь борется здесь, на Балканах. Удивление гостя оказалось столь глубоким, а рассказ — столь интересным, что ему даже не пришло в голову потребовать от своей соотечественницы какого-нибудь самого примитивного документа, подтверждающего сказанное.

Мистер Ренсимен оказался человеком старых убеждений, или, как сказали бы нынешние радикальные феминистки «свинским мужским шовинистом». Когда, через пятнадцать минут после начала интервью, на столе появилась бутылка ракии, американец не мог позволить женщине его перепить. Он удивленно смотрел на сумасшедшую Люси Рэдфорд, хлопал глазами, тихо вздыхал, но когда она наполняла свой стакан на две трети, позволял ей налить ему почти до краев. Ужас Ренсимена многократно возрос, когда он увидел, что девушка пьет стакан до дна. Мистер Ренсимен не знал, что имеет дело с дамой, способной приговорить с парой друзей на ночной кухне две бутылки водки, иначе он сам не пил бы до дна, думая, что это в последний раз.