Андрей Воробьев - Дело диких апостолов

— Возьми, командир, — радист Гулябко протянул Тому наушники. Сквозь обычный эфирный мусор легко пробился уверенный, чуть хрипловатый бас.

— Здравствуй, шурави. Я Джерван-хан, командир батальона «Зеленый флаг». Я в Банске, от меня до твоей базы три мили.

Невидимый собеседник по-русски говорил четко, но медленно, с ароматным восточным акцентом. Иногда казалось, будто он заглядывает в лист бумаги, лежащий перед глазами.

— Здравствуй, душман, — без промедления ответил Том. — Чего тебе надо? Сдаваться хочешь?

— Не, это ты мне сдаваться сейчас будешь. А не то я тебе устрою концерт в эфире. Твой человек у меня, шурави. Не простой солдат. Он один из вашей машины вылез и моего солдата убил. Он сам тебе расскажет.

Несколько секунд в эфире продолжалась обычная шумиха, затем послышался голос Тима, усталый и тоскливый.

— Х..ня вышла, Паша. Мы решили вдоль реки пройти, «Джип» наехал на дистанцию, сгорел, двое погибли, меня взяли. Я у них в штабе, короче, полный писец. Делай чего-нибудь, Паша.

Речь оборвалась, послышался болезненный стон. Еще одна недолгая пауза и Том опять услышал уверенный голос Джерван-хана.

— Веришь? Теперь слушай. Я с вами уже пятнадцать лет воюю. Я вас из Афгана прогнал, а теперь режу везде. У меня это уже двадцатый шурави, которого я в руках держу. Я их резать умею, как ваши салаги картошку чистить. Уходи из села до 12 ночи, не то, будешь всю ночь слышать, как мы твоего солдата режем. Язык до конца останется, все услышишь.

— А если я уйду, вернешь? — так же хрипло спросил Том.

— Живым верну. Но только ты нормально уйдешь. Без мин. Сам их выкопаешь. А карту поля мне оставишь.

Том сквозь зубы присвистнул. Много захотел сволочь. Впрочем, это шанс.

— Я все мины снять до ночи не успею. Ты же сам понять должен: через три часа стемнеет. Вдобавок, местные кадры два десятка мин без карты поставили. Я их смогу убрать только утром. Давай до полудня.

Собеседник молчал около минуты, обдумывая предложение. Наконец, Джерван-хан заговорил опять.

— Хорошо. Но никаких шуток. Не то — хуже будет.

«Что может быть хуже?» — подумал Том. Но спросить уже не было возможности. Связь прервалась.

Сначала Том несколько раз тихо и ожесточенно выматерился. Если бы враги вернули Тима, чего-нибудь ему отрезав, так какую-нибудь незначительную малость, это было бы справедливо. Тимофеев просто поторопился. Не стал делать крюк, поехал вдоль реки, на другом берегу которой находился враг. Кстати, ему же перед этим было сказано: не торопись. Объезжай. Специально, назло поехал короткой дорогой.

Почти сразу злость сменилась жутью. Том понял, что невозможны две вещи. Он не может увести свой отряд с позиции. И он не может оставить на растерзание Джерван-хану Петьку Тимофеева. Никогда не забудет и себе не простит.

Зазвонил телефон. Том вздрогнул: скорее всего, звонил командир. Рядом ребята, о происшествии не сообщить нельзя. А если сообщить, то потом уже ничего не сделать. Фоменко погасит любую инициативу. Все, что останется, так это отправиться к врагу в одиночку. Или застрелиться здесь же, чтобы Джерван-хан не получил двадцать первого шурави.

— Алло…Я хотеть говорить…

Том плотно прикрыл трубку рукой, после чего матюгнулся. Еще этот на шею. Вечный соискатель Пулитцеровской премии, журналист-«точечник» Роберт Ренсимен. Вершина репортерской карьеры этого господина — снимок в анфас эритрейского солдата, целящегося в него с расстояния десять шагов. Фотография вышла в «Вашингтон-пост», а две «калашниковские» пули из мистера Ренсимена вынули в Каире.

Теперь мистера Ренсимена уже несколько дней подряд мучил зуд журналисткой честности. Он не желал удовлетвориться репортажем с мусульманской стороны и уже вторую неделю пытался посетить сербские позиции. Однако приказ из штаба был однозначен: никаких янки! Павел давно хотел бы посмотреть в глаза автору этого и многих других, столь же идиотских приказов. Потом в какой-нибудь «Вашингтон-Таймс» обязательно появится статься о том, как сербские четники закусывают мусульманскими младенцами. Что поделать, непроверенные данные, а мнения другой стороны конфликта не может быть представлено, по независящим от нас причинам.

Том мучительно попытался восстановить весь школьный английский багаж, подкрепленный незаконченными курсами и объяснить настырному американцу: полевой командир, которым он по сути и является, не имеет право нарушить приказ, поступивший сверху. Кстати, может его и нарушить? Пусть приезжает, пусть послушает переговоры с Джерван-ханом в прямом эфире. Узнает, с какой пунктуальностью боснийцы выполняют Гаагскую конвенцию. Есть только одна загвоздка: разговор опять пойдет по русски, а при американце нельзя показывать, будто сербский офицер пользуется этим языком. Пусть знает читатель «Вашингтон-Таймс» — в Боснии могут быть добровольцы только с одной стороны, с мусульманской.