Андрей Воронин - Отражение удара

Вот и сегодня он первым делом потрогал гардину и, пожав плечами, уселся на сиденье для посетителей.

На сей раз его роль выполняло роскошное ореховое кресло на гнутых ножках, очень удобное и, вне всякого сомнения, очень старое. Илларион осторожно опустился в обтянутые вытертым красным плюшем глубины и, не удержавшись, снова потрогал гардину, для чего пришлось изогнуться всем телом. Гардина была как гардина - ничего особенного.

- Опять? - недовольно спросил Марат Иванович, глядя на гостя поверх очков. - Сколько можно мусолить эти несчастные занавески? Ты в них скоро дыру протрешь.

- И протру, - мстительно пообещал Илларион. - Должна же быть на них хоть какая-то управа, если даже моль их не берет.

- Негодяй, - вздохнул Марат Иванович. - У тебя уже виски седеют, а ведешь себя, как мальчишка.

- Это ты как мальчишка, - уперся Илларион. - Что тебе, жалко поделиться секретом? Я, может быть, от моли погибаю, скоро последние штаны дожуют, а ты кочевряжишься. В могилу, что ли, собираешься секрет унести?

Марат Иванович снова вздохнул.

- За что я всегда тебя любил, Илларион, - медленно произнес он, - так это за неизменную тактичность. Ты, конечно, вовсе не хотел сказать, что мне скоро на тот свет.

- Ага, - ничуть не смутившись, воскликнул Илларион, - заело? Открой тайну, несчастный!

- Открою когда-нибудь, - пообещал Марат Иванович. - Но учти, ты будешь сильно разочарован.

- Как-нибудь переживу, - легкомысленно ответил Илларион. - Ну, где твой магистр Тиниус? Только не говори, что уже продал, иначе я решу, что его у тебя вовсе не было.

- Молокосос! Не все сразу. Перед тем, как садиться за стол, надо нагулять аппетит. Сначала попьем чаю.

Он вынул из тумбы и расставил чайные причиндалы, предварительно подстелив газету, чтобы невзначай не испортить столешницу. Илларион заметил, что это была "Правда", датированная пятым ноября тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Передовица называлась "В канун юбилея Великого Октября москвичи выражают товарищу Сталину свою безграничную любовь". Улыбнувшись, Илларион встал и включил электроплитку, на которой уже стоял чайник.

- Ты знаешь, Марат Иванович, - сказал он, возвращаясь в кресло, - у меня была одна знакомая дама, которая часто выражалась буквально твоими словами:

"Не все сразу, Илларион. Сначала попьем чаю." Очень она чай любила, просто до беспамятства, и заваривала отменно. А к чаю и сушки, и пироги, и карамель, и рафинад тут же, и плошка с медом... Устоять ну просто невозможно. Тем более, что впереди, как и у тебя, главное блюдо...

- Ну? - подозрительно спросил Марат Иванович, который никогда не мог понять, рассказывает Забродов о реальных событиях или просто плетет небылицы, на ходу сочиняя из головы.

- Вот тебе и "ну"... Устоять, говорю, практически невозможно. Ну, я наемся до отвала, а уж чаем нальюсь по самые брови, а потом это.., бегаю туда-сюда, как заведенный. А зима, мороз трескучий, удобства все во дворе и, главное, далеко. Оделся - разделся, оделся - разделся, как молодой солдат у глупого сержанта."

- И что?

- Да ничего. Сбегаешь раз пять, и уже не до главного блюда. Зачем, думаю, я сюда приперся? Еще отморожу что-нибудь, бегавши...

- Фи, - сказал Марат Иванович, - казарма. Так я не понял, ты отведал главное блюдо или нет?

- И этот человек обзывает меня казармой. Имей совесть, Марат Иванович, мы же все-таки о женщине говорим. И потом, это была притча. Ты главную идею понял?

- Понял, понял, - проворчал Пигулевский, снимая чайник с плиты и наполняя заварник.

- И что теперь?

- А ничего. Сейчас будем пить чай.

Илларион хмыкнул: сбить Пигулевского с намеченного курса было не так-то просто. Впрочем, чай у Марата Ивановича действительно был отменный. За чаем они болтали о пустяках, в соответствии с пожеланием Пигулевского "нагуливая аппетит". Наконец, чай был выпит, чашки убраны, и на поверхность стола лег тяжелый том в темном сафьяновом переплете. Илларион нетерпеливо сунулся вперед, чтобы взглянуть на дату издания, и весьма чувствительно получил по рукам.

- Драка - не аргумент, - заметил он.

Марат Иванович, не обратив на его слова внимания, бережно открыл книгу и, осторожно повернув, продемонстрировал Иллариону фронтиспис и титульный лист. Илларион взглянул на дату - 1836, - и попытался прочесть набранный готическим шрифтом латинский заголовок.

- Что-то такое насчет Святого Иоанна, - сказал он наконец. - Жаль, в латыни я не силен... Погоди, погоди...

Это что же - та самая?

- "Явление Святого Иоанна", - сияя, как новенький пятак, подтвердил Пигулевский.