Лилит Мазикина - Капли граната

– Это вы чего? – встревоженно спросила девочка.

– Это я пишу. Если у вас, мадмуазель, ко мне дело, мне надо его записать.

– Не надо ничего писать, ни к чему это! – девочка решительно мотнула чёрными кудряшками. Красивая будет когда-нибудь баба, подумал сыщик. Но уже не для нас, уже не для нас тогда будут красивые бабы.

– Как же я буду расследование вести, если не запишу главного?

– А вы запоминайте. Что же вы за сыщик, если не помните, что вам скажут?

– Помнить-то я помню, – ворчливо отозвался господин Видок, откладывая перо и закрывая чернильницу обратно. К чему было спорить? Он потом отлично запишет всё, что надо, по свежим следам. – Должен быть порядок, понимаешь, малышка? Но если полицейские порядки тебе не по нраву…

Девочка закусила губу, не зная, то ли каяться и умолять его писать, раз так надо, то ли согласиться, что да, никак ей не по душе полицейские порядки; сыщик, не став её мучить, сразу продолжил:

– Говорите тогда просто так, маленькая барышня. Я вас слушаю. Какая беда стоит того, чтобы отдать за неё всё, что имеешь?

По пыльным, как стало видно из-за слёз, щекам снова потекло.

– Моя мама, – сказала Аннетт, шмыгая носом и кривя губы. – Мой папа… Мы из-за них в Чехию уходим, а они пропали. Здесь, во Франции пропали, а мы в Чехию без них уходим…

– И почему вы думаете, что я помогу вам лучше цыганской почты? – удивился господин Видок. Он-то знал, как быстро могут отыскать цыгане своих, когда им нужно.

– Потому что вы победили Алхимика, – сказала Аннетт. Сыщик уставился на неё, и она не отвела прямого, молящего, по-детски открытого взгляда.

– Ты не могла знать… Кто тебе сказал… Что вы знаете об Алхимике?..

Господин Видок давно утратил привычку выпаливать первое, что в голову пришло, но об истории с Алхимиком знал далеко не каждый. И знать каждый был не должен.

– Я не знаю, – ответила девочка. – Мне так велела сказать… Кое-кто.

Что ж, Аннетт была не готова вести разговоры «кое о ком», а Видок с удовольствием свернул бы тему с таким трудом побеждённого когда-то колдуна. Его даже в мемуарах нельзя было упоминать – да и не хотелось.

– И что же, вы хотите сказать, что пришли ко мне из-за какого-то колдовства? – спросил он. Вновь чёрные тяжёлые кудряшки закачались, только теперь оттого, что Аннетт усердно кивала. Понукать её было не надо: она сама принялась рассказывать. Историю, к которой сыщик пока не мог себя мысленно приложить. Это вам не поджигатели пяток и не банда головорезов с большой дороги.

Любой другой бы удивился. Кто, как не цыгане, скорее расправятся и с тёмной волшбой, и с чародеем? Но Видок, которому в молодости довелось потереться среди цыган, знал, как на самом деле это жалкое племя боится колдунов, вампиров и прочего дурного волшебства. Неудивительно, что племя девочки сейчас хотело уйти прочь с земли, на которой творились странные дела. Потому что девочка рассказала вот что.

Кто-то преследовал цыган. Это само по себе не было новостью: бродячее племя кто только не преследовал за его историю, и сейчас, когда времена изменились, нет-нет шёл вслед цыганам или воздыхатель, не терявший надежды покорить своей любовной тоской сердце смуглой красавицы в тюрбане, или ненавистники, которые жаждали проучить «черномазых», а больше попробовать свою силушку так, чтобы им за это ничего не было. Но Аннетт рассказывала совсем другое. Первое: никто не видел загадочного преследователя, никто не мог понять, где он подстерегает и кто накликал на племя беду. Второе…

Преследователь был точно. Однажды цыган или цыганка становились беспокойными, взгляд их – бессмысленным, они переходили с места на место, порой кружились, а потом вдруг собирались и шли в ночь. Да, происходило это всегда ночью. Когда племя собиралось, чтобы поужинать, сложить вместе добычу, попеть, потанцевать и, наконец, поспать.

Всегда заклятый неизвестным человек уходил в ту сторону, откуда племя пришло в город или село, и не возвращался. Привязывать не помогало: рано или поздно человек выпутывался непонятным образом и уходил. Тот, кто осмеливался идти следом, пропадал тоже. Так исчезла дюжина человек – около четверти всего племени. Как ни петляли цыгане по Франции, им не удалось дойти куда-нибудь, где неизвестный от них бы отвязался. Одна старуха взялась гадать, но смогла сказать только, что все ушедшие живы и будут жить ещё долго. Тогда взрослые решили, что не будет греха бросить своих и спасти оставшихся, и теперь племя идёт в Чехию, задержавшись только на несколько дней в Париже перед дальней дорогой.