Валерий Воскобойников - Экстрасенс

Иннокентий на трех досках развесил схемы и графики, которые когда-то в творческих муках и поисках выстраивал Николай. Иннокентий перерисовал их цветной тушью на большие листы, и выглядели они впечатляюще. Что-что, а перерисовывать графики он умел классно. Зато не мог складно выступить перед аудиторией, даже прочесть написанное. Читал он плохо, почти по складам, часто путая ударения. И когда Николай делал за него кандидатскую, он неделю заставлял Иннокентия репетировать доклад. Теперь же такого репетитора не было. Поэтому уже на первой части доклада в аудитории повисло мучительное напряжение.

– Господи! Скоро это кончится? – громко простонала дама из отдела физиологии.

И это послужило сигналом, все завздыхали, заерзали, зашептались. А Иннокентий, словно не замечая этого, продолжал тянуть свою вязкую, как жевательная резина, речь. Николай же, слушая его, в очередной раз страдал: то, что ему было дорого, на его глазах затаптывалось и загаживалось.

Когда Иннокентий замолк, ему никто не хотел задавать вопросов. Наконец, чтобы перебить неприличную паузу, кто-то из зала спросил о причине несхожести разнотемпературных кривых. Это явление Николай как раз и объяснял в тех статьях, которые они с Фогелем должны были напечатать. Но странно, что Иннокентий, переписавший их на свой лад, так ничего и не понял.

Он забегал от одного листа к другому, начал что-то сбивчиво отвечать, запутался и, тыча указкой в одну кривую, говорил совсем о другой. Когда ему указали на эту ошибку, снова стал суетливо тыкать указкой, и опять невпопад.

Такого позора не ожидал даже Николай.

И тогда поднялся со своего почетного места старик Климентьев. Он был единственным, кроме директора, членкором в их институте. Говорили, что однажды, в диковинные исторические времена, аж в пятьдесят втором году, он был студентом биофака и что-то такое брякнул против Лысенко, за что и загремел в лагерь под Кандалакшу на десять лет. Но в марте, к счастью, Сталин окочурился, поэтому вместо десяти Климентьев отбыл лишь полтора года. После освобождения он так и остался навсегда в Мурманске, постепенно сделавшись не только самым старым сотрудником их института, но и самым уважаемым.

Он встал, и все мгновенно притихли.

– У меня такое ощущение, уважаемый Иннокентий Федорович, – обратился Климентьев к Иннокентию, – что не вы все эти данные нарабатывали и не вы пытались проникнуть в их закономерности… И стоит ли нам здесь всем вместе валять дурака?! Я более чем уверен, что тот человек, которому принадлежит все так неряшливо изложенное вами, тоже находится в зале. Поэтому будет честнее, если вы вернете работы, так сказать, по принадлежности, предварительно извинившись и перед ним, и перед ученым советом.

Как потом рассказывали Николаю, все ждали, что какой-нибудь скандальчик завяжется. Но небольшой, который тут же и загасят.

Может быть, все бы так и случилось, но тут с места у окна вскочила жена Иннокентия. Женщину эту жалели. Была она такой же старательной, как и он, но еще более глупой. Точнее, даже не глупой, не дурой, а слегка слабоумной Кто ей помог получить диплом педагогического в ее Владимире, было неизвестно, но здесь она так и задержалась в лаборантах.

– Как это не он делал работу! – обиженно закричала жена Иннокентия. – А по-вашему, кто еще? – Этот крик ее был уж очень скандальным. От него поморщились даже те, кто сидел в президиуме. – Да он месяц над этими листами корпел, пока все нарисовал! И я ему сама бумагу выбирала. У меня чек сохранился. Или, может, скажете, что это вы их рисовали?

– Молчи, Женя, молчи! Ты ничего не понимаешь! – замахал на нее руками Иннокентий.

Но уже поднялся гвалт. Кто-то из молодых кандидатов громко свистнул. Остальные хохотали. И только Николай с ужасом смотрел на Иннокентия.

У того вдруг странно посерело лицо, потом он сделал несколько неуверенных шагов от досок с таблицами в сторону двери и, выронив указку, стал оседать на пол.

Так получилось, что Николай оказался рядом с ним первым и, сдвинув узел галстука, расстегнул ему пуговицы на рубашке. Он же и помогал переносить его в соседний кабинет на старинный кожаный диван. Он и вдувал ему по методике «рот в рот» воздух.

Иннокентия увезли на «скорой» с диагнозом «инфаркт». И кроме бедной жены в больнице после реанимации его опять же навещал только Николай.

Иннокентий плакал и просил прощения:

– Коль, я можно сказать, с Богом встретился! Прости, а, Коль!