Владислав Аксинович - Слеза Немезиды

– Не опрашивай, а сразу допрашивай с внесением показаний в протокол допроса. Уже возбуждено уголовное дело по факту гибели подполковника Овчинникова, ты будешь работать в группе по нему.

– Ясно, – ответил Кротов.

– После обеда со всеми материалами дела ко мне, будем думать, что с этим всем делать. Всё министерство на ушах стоит, требуют оперативного расследования. Сам-то что думаешь по этому поводу?

– Думаю, либо какой-нибудь синтетический наркотик ему подложили в еду, а действовать он начал не сразу, либо он решил покончить с собой, а для храбрости принял ЛСД, либо передоз какого-то медпрепарата.

– Хорошо, отрабатывай все версии, – сказал полковник и положил трубку.

Подъехав к дому Овчинникова, Кротов осмотрел территорию, прилегающую к подъезду, и, ничего подозрительного не обнаружив, поднялся в квартиру погибшего. Его встретила жена Татьяна, убитая горем. Она начала с вопроса:

– Как это произошло?

– На кольцевой. Врезался в столб. Умер сразу на месте, – уверенно сказал Андрей. Ни про странную траекторию машины, ни про красные глаза Кротов решил не говорить пока, чтобы не тратить время на вопросы вроде: «Да как же такое могло случиться?»

– Скажите, Татьяна, – продолжал оперативник, – у Юрия был мотив для самоубийства?

– Да вы что?.. С ума сошли? – почти истерично возразила женщина. Какое самоубийство? У нас нормальная семья, всё хорошо… было. Мы и не ссорились никогда. Сын у нас умница, в БНТУ учится, отличник. На работе у него всё хорошо, карьера, сами видите, сложилась. Ни о каких разногласиях на службе я не слышала, да и вообще он человек неконфликтный был, для самоубийства причин не было. Да, думаю, он бы и не смог, Юра жизнь любил. Так мы ж путёвку в Грецию взяли, через месяц должны были лететь.

Татьяна достала из стола билеты на самолёт в Грецию на двоих и договор с фирмой, передав всё Кротову.

– Зачем ему сейчас совершать самоубийство? – не унималась Татьяна.

– Мы просто отрабатываем все версии, – сочувствующе произнёс Андрей.

Вопрос о попадании к подполковнику в еду какого-нибудь синтетического наркотика опытный оперативник решил не задавать. В ответ он бы услышал: «Разумеется, нет, вы в своём уме?» Ситуацию это не прояснило бы, а истерика могла принять намного больший масштаб. Поэтому Кротов спросил:

– Какие медпрепараты принимал Юрий? От чего он лечился?

– Юра… – нервно процедила жена, – был здоров как бык, он вообще таблетки не пил, даже простое жаропонижающее его было не заставить принять, говорил: «Одно лечишь, другое калечишь». Простуду малиной и лимоном лечил, в тренажёрный зал ходил, вёл здоровый образ жизни.

– А утром как вёл себя ваш муж? Что-то необычное наблюдалось? Его поведение не было странным?

– Нет, – почти крича ответила Татьяна. – Всё было абсолютно как обычно: позавтракал, оделся, вышел первый, мне близко ехать, я вышла через двадцать минут, всё как всегда. Сын поехал в университет раньше – он на общественном транспорте добирается. Разве что…

– Что? – сразу перехватил Андрей.

– За завтраком он сказал, что немного подустал, скорее бы отпуск. Хотя раньше ни на какую усталость не жаловался, – вновь заревела Татьяна.

Видя, что истерика жены Овчинникова начала нарастать по экспоненте, Андрей быстро внёс в бланк протокола её показания, попросил расписаться и, выразив глубокие соболезнования, вышел из квартиры.

«Похоже, она действительно убита горем, – думал Кротов. – Так не сыграешь. Вряд ли она подсыпала что-то мужу в еду, а сейчас разыгрывала комедию». Хотя за время службы в органах Андрей повидал многое.

«Но никак это не было похоже на игру жены Овчинникова, – проворачивал в голове беседу с Татьяной Кротов. – И мотива у неё нет… Хотя почему нет? Не исключено, что он скрытый, и об этом никто не знает, – возражал сам себе майор. – Может, есть любовник, во всяком случае, напрочь отметать эту версию не стоит пока. Надо покопаться, собрать все данные, „пробить“ её телефонные переговоры, электронку, Viber или WhatsApp. Возможно, что-то и всплывёт», – анализировал обстоятельства Кротов, возвращаясь из микрорайона Уручье к зданию министерства по центральному проспекту Минска. Более 10 лет назад его переименовали в проспект Независимости, а Андрей всё ещё по привычке называл его проспектом Франциска Скорины, так и не поняв, о какой независимости идёт речь: то ли от немцев в 1944 году после освобождения Минска, то ли о независимости от СССР в 1991-м, то ли вообще от поляков после распада Речи Посполитой в 1795-м. Кому и чем не угодил белорусский первопечатник Франциск Скорина, Кротову было непонятно.