Марина Посохова - Петербург – город маленький. Серия «Трианон-мозаика»

Но никто такими восторженными глазами на графа не смотрел, как Зинаида. Куда подевалось уныние, в которое, надо признаться, впала она из-за того, что несчастные болячки на губах лишили ее возможности хоть одним глазком посмотреть на сильных мира сего. Перестала она донимать расспросами старшую сестру, сама стала плохо спать и рассеяна сделалась до крайности.

Тем временем и другие перемены произошли: батюшке, Сергею Тимофеевичу, была назначена другая должность, и не где-нибудь, а в столице, в Санкт-Петербурге. Переезд совершился быстро, как все в последнее время. Жизнь веретеном завертелась, как матушка Дарья Петровна вздыхала, помогая дворовым девкам пожитки укладывать. Стала она и вовсе молчаливой, не нравилась ей эта суматошная жизнь. Дочери, и так взрослые, совсем отдалились; старшая, как приедет со своих приемов, все в книжищу эту, будь она неладна, глядит, не наглядится. Младшая, напротив, шалая какая-то стала, глаза, как у кошки, огнем горят, скачет по дому, не присядет, ровно угорелый цыган по базару. И с мужем не поговоришь, как прежде, весь в делах, все второпях, с лица спал, совсем седой стал, и без пудры белый. А говорить есть о чем – для чего Ираидку по дворцам затаскали, зачем девке голову кружат, не по месту, не по рождению ей эти дворцы… И за младшую душа болит, Зинаидка глаз с этого графа не сводит, но радости в том нет, чужой он, непонятный. Ей-боженьки, раньше лучше жили, спокойней, яснее, а что денег теперь не в пример прежнему больше стало, тоже не в радость. Муж, Сергей Тимофеевич, скрытен стал, не твоего, говорит, ума дело. Потратим – еще будут, заслужил! А стороной слышно, что тем, кого государь должностями и орденами наградил, денежки придерживают, долго и со скрипом казна выделяет…

Такими думками занимала себя Дарья Петровна, пока приглядывала, как девки сундуки укладывают да узлы набивают. Вышло скарба меньше, чем при переезде из родных мест, муж велел много с собой не брать, дескать, там на месте новое купится. Радоваться бы, да тревожно, каково оно в этом Петербурге будет-то? Говорят, что летом там и ночи нет, зато зимой все время ночь, так и живут при свечах… Доведется ли еще на родину вернуться, или так и придется в чужую землю ложиться? Кажись, едет опять кто-то, каждый день то гости, то посыльные из Москвы, с покупками, с подарками, с письмами… Ох, что за жизнь пошла!

Ираида сама вышла на крыльцо, встретила курьера, взяла от него запечатанное сургучом письмо и корзиночку, обернутую белейшим тонким полотном, чтобы в дороге не запылилась. Кивнув, отпустила посланного, развязала салфетку на корзине, заглянула: виноград, крупный, прозрачный… А вчера был прислан деревянный ящичек со знаменитой белёвской яблочной пастилой, до сих пор еще много осталось, рядом с самоваром стоит. Помедлив, сломала печать с буквой «П» с короной наверху, прочла, задумалась. Написать ответ? Курьер сразу никогда не уезжает, ему еще коня напоить надо, и только потом присылает спросить, не будет ли ответа. Придвинула новехонький чернильный прибор, взяла перо и лист бумаги, осторожно стала выводить буковки – всего несколько слов, так лучше, она уже это знала. И ошибок меньше будет, и кляксу поставить не успеется со свежего пера. Раньше-то писать много не приходилось, хорошо хоть, что читать выучились с сестрой не по слогам, а скоренько. Только чтение и выручает теперь. После той, первой присланной книги, много их потом прибыло – вон, целый ряд на полке выстроился. И все про рыцарей, романы, стихи, и на русском, а еще больше на незнакомых языках, хорошо, что с картинками, посмотришь, имена разберешь на латинице – граф Вацлав Феликсович алфавит латинский записал – и тогда можно понять, о чем там. Но та, первая, почти все объясняла, ее интересно было без конца перелистывать.

Так и есть, прислал курьер дядюшкиного лакея спросить, будет ли ответ. Вот он ответ, готов уж. Свернула бумажный лист, накапала сургучом, придавила маленькой печаткой с буковкой «И» в завитушках (тоже подарок), и отдала лакею. Подошла к окну, подождала, пока проедет посланный, проводила его глазами. Ничего не стало понятнее за прошедшие недели. Когда приехали с батюшкой во второй раз, и в третий, всё то же самое было – ожидание, стояние в толпе, какие-то люди читали речи, преподносили дары, получали ответные подарки. Трубили трубы, проходили красивые гвардейцы, иногда устраивались аллегорические шествия, значения которых она понять не могла, хоть и поясняли их тут же. Крылатая слава, трубящая в рог, такой же рог, но огромный – это изобилие, какие-то нимфы, тут же Добродетель в белых одеждах, уродливые, с размалеванными рожами пороки… Толпа приглашенных стояла уже посвободнее, осмеливалась обмениваться впечатлениями. Кто-то даже хихикал, оглядываясь и прикрывая рукой рот. Государь проходил по залу на каждой церемонии, в мантии, диковинной короне, со множеством орденов на груди. Отыскивал взглядом Ираиду, она уже могла встретиться с ним глазами, но по-прежнему краска заливала щеки.