Марина Посохова - Петербург – город маленький. Серия «Трианон-мозаика»

Поутру вышла она неразговорчивая, пасмурная, на все расспросы отвечала неохотно, односложно. Только к вечеру начала отходить, оттаивать, улыбаться нехитрым шуткам дядюшки, дескать, «не иначе запал на сердце какой-нибудь бравый гвардеец, вот и грустна племянница!» Известное дело, как с девицами шутят, все об одном и том же. А уже перед закатом подкатил к скромному полковничьему домишке богатый экипаж, и не торопясь вышел из него чернобровый, носатый господин несколько нерусского вида, неброско, но дорого одетый. Оглядел внимательно всех, кто на крыльцо высыпал – и хозяев, и дворню, что поодаль теснилась, нашел глазами братьев Потуриных и не спеша склонил голову в ответном поклоне. Сказал негромко, веско: «По поручению его императорского величества!» И, уже проходя вслед за кланяющимися хозяевами, отыскал взглядом Ираиду. Она снова зарделась, ничего поделать с собой не смогла, растерялась донельзя – снова конфуз, в простеньком светлом холстинковом платьишке, волосы еще в давешней завивке, но растрепались, абы как лентой подвязаны – собрались с сестрами перед вечерней зорькой прогуляться в огородец мяты да душицы нарвать для вечернего декокта.

Вышел важный гость довольно скоро, от ужина отказался, но простился со всеми любезно, и особо поклонился Ираиде, снова пристально на нее взглянул. Едва только скрылась за поворотом гостевая карета, бросились все с расспросом к братьям. Гляделись они озадаченно, но не расстроенно. Поведали, что побывал у них сам Иван Павлович Кутайсов, государев любимец и доверенный друг, вместе с императором воспитанный. А приезжал он передать приглашение Сергею Тимофеевичу снова прибыть в Москву на какой-то прием, благо, церемоний и праздников в ту пору в первопрестольной было не счесть, и пригласительную бумагу привез. И было в той грамотке на невиданно гладкой и белоснежной бумаге красивейшим почерком тончайше выведено: «и с дочерью». Зинаида обрадовалась, что теперь ее черед настал, но батюшка покачал головой: «На словах его сиятельство твердо указал, чтобы снова Ираида была».

Поманил рукой старшую дочь за собой, и в кабинете у дядюшки подал ей огромных размеров книгу в роскошном переплете и сафьяновый футляр, тяжеленький и чудесно гладкий. Девушка растерянно держала их в руках, не зная, что делать с ними дальше. Отец вздохнул и показал на письменный стол, крытый потертым сукном: «Положи… Погляди, что там»…

Ираида двумя руками раскрыла книгу, она развернулась не в начале, а где-то посередине, на чудной красоты картинке: рыцарь в латах, с белым пером на шлеме, стал на одно колено, склонившись перед дамой в диковинном высоком, остроконечном колпачке с развевающейся прозрачной вуалью. На следующих страницах снова были рыцари на лошадях, тоже закованных в латы, замки, гербы на щитах, трубящие герольды…

Спохватившись, она оглянулась на отца. Он по-прежнему стоял и молча следил за ней. Потом отвел глаза в сторону и подсказал: «Футляр открой»…

Ираида, не сразу справившись с замочком, откинула приятную на ощупь крышку и не смогла сдержать вздох восхищения. В неярком свете уходящего дня с белого атласа, коим был выстлан ларчик изнутри, мягко светились крупные жемчужины, пересыпанные небольшими, рассыпающими разноцветные искры камушками. «На большие приемы, сказано, не положено без драгоценных уборов являться, порядок такой»…

Не помня себя, вышла она из кабинета, неся с собой книгу – императорский подарок. Сестры, родная и двоюродная, засыпали вопросами, но вскоре отстали, помчались к отцу и дядюшке подробности выспрашивать. А она сидела перед волшебной книгой, и было ей грустно и чего-то боязно. Но в ту ночь спалось ей крепко, и снились удивительные сны – рыцари на конях, с мечами, с длинными копьями, неслись, словно по воздуху, развевались знамена, перья и конские попоны.

Вот и пригодилось второе парадное платье, сшитое для Зинаиды – в надеванном негоже было являться ко двору. За три следующих недели не то шесть, не то семь раз званы были отец с дочерью в Москву. Откуда-то взялись деньги и на портного, и даже на покупку лошадей, рослых и холеных. Ираиде не стало покоя от сторонних взглядов, и так от всех этих поездок уставала, а тут гости повадились ездить в дядюшкину деревеньку, целыми семействами, и ближние, и дальние. Все вроде бы по делу, но что-то дел в таком количестве раньше не наблюдалось. Даже как-то сам дядюшка, Степан Тимофеевич, привез из Москвы молодого барина, вроде бы повстречал земляка. Гость, в отличие от других, в доме задержался. Был он на диво хорош собой, высокий, статный, смуглый, черноусый. Всей женской половине он глянулся до чрезвычайности, только Ираида его дичилась. Зато даже кузина Глафира, как было велено по новой моде двоюродную сестру называть, глазки молодому гостю строила, невзирая на то, что у ней жених имелся, сын одного из соседей. Что жених-то, он в отъезде, новый император всех недорослей приказал к делу приставить, когда здесь такой красавец объявился! А еще завлекательней, что этакой кавалер еще и граф, звучит-то как: Вацлав Феликсович Нежегольский!