Алан Брэдли: О, я от призраков больна

– Как пожелаете, – ответил Доггер, и мне послышалась нотка печали в его голосе.

Мы спустились по лестнице, Макналти не стесняясь ощупывал перила и выгибал шею, глазея на резные панели.

– Вот это да, – бормотал он вполголоса.

– Никогда не догадаешься, кто режиссер этого фильма! – объявила я, врываясь в гостиную.

– Вэл Лампман, – скучающим голосом сказала Даффи, не поднимая глаз от книги. – Филлис Уиверн теперь больше ни с кем не работает. С тех пор как…

– С каких пор?

– Ты слишком мала, чтобы понять.

– Вовсе нет. Как насчет Боккаччо?

Даффи недавно читала нам вслух за чаем избранные истории из «Декамерона» Боккаччо.

– Это вымысел, – ответила она. – Вэл Лампман – реальная жизнь.

– Где это сказано? – возразила я.

– В «Киномире». Это было на первой полосе.

– Что было?

– О, ради бога, Флавия! – сказала Даффи, отбрасывая книгу. – С каждым днем ты все больше напоминаешь попугая: «С каких пор?», «Кто сказал?», «Что было?».

Она жестоко передразнила мой голос.

– Надо научить тебя говорить: «Кто тут наша хорошенькая птичка?» или: «Полли хочет печенья». Мы уже заказали тебе клетку: славная золотая решеточка и миска для воды, в которой можно плескаться, – не то чтобы тебе пришлось когда-нибудь это делать.

– Иди к черту!

– Сама иди, – ответила Даффи, изображая, будто вытягивает в руке невидимый щит.

– Нет, ты иди! – сказала я, копируя ее жест.

– Ха! У тебя медный щит. Медь ничего не отражает. Ты это знаешь так же, как и я.

– Отражает!

– Нет!

В этот момент в то, что до сих пор было абсолютно цивилизованной дискуссией, вмешалась Фели.

– К вопросу о попугаях, – заметила она. – До твоего рождения у Харриет был миленький попугайчик – хорошенькая птичка, жако по имени Синдбад. Прекрасно его помню. Он умел спрягать по-латыни глагол «любить» и пел строки из «Лорелеи».

– Ты выдумываешь, – заявила я.

– Помнишь Синдбада, Даффи? – сказала Фели, рассмеявшись.

– «И пловец тоскою страстной поражен и упоен» [4], – подхватила Даффи. – Бедолага Синдбад, помнится, забирался на насест, когда кричал эти слова. Чудесно!

– Тогда где же он сейчас? – поинтересовалась я. – Он должен быть еще жив. Попугаи живут больше ста лет.

– Он улетел, – запнувшись, ответила Даффи. – Харриет расстелила одеяло на террасе и вынесла тебя подышать свежим воздухом. Ты как-то умудрилась открыть дверцу клетки, и Синдбад упорхнул. Разве ты не помнишь?

– Я этого не делала!

Фели уставилась на меня взглядом вовсе не сестринским.

– О нет, делала. Впоследствии она часто говорила, что лучше бы это ты улетела, а Синдбад остался.

У меня в груди что-то начало закипать, как в паровом котле.

Я сказала запрещенное слово и чопорно вышла из гостиной, поклявшись отомстить.

Временами старый добрый стрихнин – именно то, что надо.

Я пойду наверх в химическую лабораторию и приготовлю лакомство, которое заставит моих ненавистных сестричек молить о милосердии. Да, так и сделаю! Я приправлю их сэндвичи с яичным салатом чуточкой рвотного ореха. Это заставит их неделю держаться подальше от приличного общества.

Я преодолела половину лестницы, когда раздался звонок в дверь.

– Проклятье! – сказала я. Больше всего на свете ненавижу, когда меня прерывают в тот момент, когда я собираюсь сотворить нечто прекрасное с химикалиями.

Я спустилась обратно и сердито распахнула дверь.

Передо мной, глядя сверху вниз, стоял шофер в ливрее: светло-шоколадного цвета мундир, отороченный шнуром по краю, расклешенные книзу бриджи, заправленные в высокие желто-коричневые сапоги, фуражка и пара мягких коричневых кожаных перчаток, которые он с преувеличенной небрежностью держал в идеально ухоженных руках.

Он мне не понравился, и, по здравому размышлению, я ему тоже не понравилась.

– Де Люс? – спросил он.

Я не шевелилась, ожидая подобающего обращения.

– Мисс де Люс?

– Да, – неохотно ответила я, бросая взгляд за его спину, как будто в кустах могли прятаться еще такие, как он.

Фургон и грузовики уехали со двора. Путаница отпечатков шин подсказала мне, что их переставили на задний двор. На их месте, безмолвно растянувшись под порывами снежного ветра, стоял черный лимузин «даймлер», отполированный до нереального блеска, будто катафалк.

– Войдите и закройте дверь, – сказала я. – Отец не очень любит снежные заносы в вестибюле.

– Прибыла мисс Уиверн, – торжественно объявил он.

– Но… – выдавила я, – их не ждали раньше полудня.