Лилия Беляева - Убийца-юморист

— Работал, как вол, говорят…

— Ну это-то да, — согласилась Дарья. — Этого у него не отнять. Но моя мать тоже ведь не сидела, а вкалывала… Обидно мне, Танька! Он вон успел столько баб перетрахать! И все равно — «выдающийся»… Вон он, вон! Из киоска на нас глядит! Видишь, со свечкой в руке? Прежде коммунистом был, а теперь всюду со свечкой… Мемуары выпустил — «Раздумья о былом».

— Да, ведь он не один такой! Чего к нему придираться!

— А ты забыла, что ли, что моя мать из-за него умерла?

— Ну ты преувеличиваешь! Он-то, покойник, при чем?

— Хочу и преувеличиваю! На его ведь могиле какой-то гад вешал листок с фамилиями, где и моя мать? На его!

— Ты несправедлива.

— Пусть! Какая-то все это чушь собачья: восьмидесятилетний старикан женится на сорокалетней!

— Зря ты так… Можно ведь и так посмотреть: какой могучий старикан, однако! Пишет в восемьдесят толстенную книгу мемуаров и живет с сорокалетней! Какая же в нем мощная энергия жизни сидела! Какое уникальное жизнелюбие! Танком не пробить!

— Это уж, Танька, точно! Он как-то тут отвечал по телеку на вопросы, способно ли что-то его сильно разволновать и выбить из колеи. Могучий старец ответил, мол, никогда стараюсь ничего близко к сердцу не принимать… О как! Может, я тогда на него и разозлилась? Ну как можно так беречь свое сердце? Тем более писателю-поэту? Захочешь — не получится. А моя мать всегда все принимала… когда Витька разошелся с Людмилой разволновалась до потери пульса… Над хроникой о чеченской бойне плакала и не могла наплакаться. Осиротелому мальчику-инвалиду послала деньги, сколько смогла. И на дом, где живут несчастные дебилы, выслала. За что же её убивать?

— Дарья, — сказала я, — все, что смогу, — сделаю. Постараюсь. История, действительно, из ряда вон. Если это убийство, то какое-то нелепое, бестолковое. Или же… вдруг ты не знаешь что-то из жизни твоей матери?

— Да ты что! Да она всегда вся была на виду! — почти возмутилась Дарья. — Либо убирается, либо обед варит, а в промежутках стучит на машинке… Если сходит в газету или журнал или издательство — обязательно расскажет, что там было, взяли ли её рукопись, сколько будут платить… Что можно скрыть друг от друга в нашей малогабаритной трехкомнатной? Или здесь, на дачке? Нет, нет, не в ту сторону надо идти за грибами… Но в общем-то твое право. Чего я лезу со своим…

— Жаль, конечно, — сказала я — что твой брательник уехал. Может, он бы что подсказал…

— Вряд ли, Татьяна. Он ведь в последний год один жил на чердаке. Там у него, на Ново-Басманной, мастерская. Летом жара, зимой холод. Весной, летом, правда, здесь работал иногда, на даче, вернее, в хозблоке. Там у него вроде филиала мастерской. Сам по себе. У него давно свои дела, заботы приятели. Только матери и делал исключение. Говорю, шептались они о чем-то в последнее время и пересмеивались. Но на всех прочих «обывателей», вроде меня, Витька смотрел как-то вкось, со скукой, препротивно. Мог брякнуть: «Все ещё живете? А Петька Сафьянов, график от Бога, помер двадцати пяти лет от роду». Но, конечно, конечно, если бы он был сейчас… он бы стал тебе помогать. Он бы стал что-то предпринимать. Он сумел псу Игрунку на сломанную ногу шину наложить, и нога нормально срослась, хотя в медицине Витька ничего не смыслит… Но когда припрет — смекалкой берет. Игрунок так уж скулил… худой, шерсть клочьями, ничейный… Теперь бегает, скачет. Вот какой поворот: Игрунок жив, а матери моей нет… Народ несется по своим делам, трамваи звенят, а…

— А я, Дарья, недавно прочла у Ивана Шмелева, писателя-эмигранта: «Праведники… В этой умирающей щели, у засыпающего моря, ещё остались праведники. Я знаю их. Их немного. Их совсем мало. Они не поклонились соблазну, не тронули чужой нитки, — и бьются в петле.» Ну то есть либо ты в стае и рвешь кого-то ради собственного процветания, либо, как твоя мать, с совестью, но с копеечками на ладони. Как моя мать… Понятно, когда богатеев убивают. Но нищету! Стыдно спрашивать, но спрошу — может быть, у неё какое-нибудь дорогое колечко было? Или перстенек? Или цепочка золотая?

— Стыдно сказать, Татьяна, но она недавно снесла в скупку свое обручальное кольцо. Я сначала не заметила… Потом смотрю… Моему Юрке нужна была операция, с ухом-горлом у него проблемы. Деньги позарез! Вот и снесла, оказывается… За что же её убивать? За что?!

Я, конечно, верила Дарье. Никаких причин не верить ей у меня не было. Но если бы мы с ней поговорили — и разошлись… А то ведь мне надо разыскивать правду, чистую правду, связанную со смертью её матери. Поэтому до конца я верить ей не могла. Поэтому на другой день поехала в милицию, к следователю.