Лилия Беляева - Убийца-юморист

— Вы были на его похоронах?

— Нет. Честно скажу, нет, — рыженький этот толстячок продолжал командирски распоряжаться событиями и фактами, а заодно и моими пристрастиями. — Почему я должен был быть? Вам от этого было бы легче? Или кому? Я не имею времени находиться сразу в нескольких местах. Шор, скажу честно, не числился в корифеях… так, немножко драматург… немножко переводчик… О чем говорим? Не мальчик, а совсем наоборот. Ему стукнуло семьдесят пять! Или все восемьдесят! Я не могу помнить! Я скорблю, но есть ещё жизнь, есть проблемы! Что вам дался Шор? Если даже его сын не приехал хоронить отца! Сослался на нездоровье! Хотя из Тель-Авива всего ничего лететь и есть полный комфорт!

— У Семена Григорьевича какой характер был? Он, может быть, имел врагов?

— Остановитесь! Какие враги! — закричал на меня начальник «левых». Он был исключительно тихий человек. Он никуда не совался! Он зарабатывал себе на небольшой кусок хлеба и не посягал на булку с большим куском масла! Тихо жил, тихо умер. Почему он вас так заинтересовал? — толстяк уставил в меня короткий палец, заросший рыжим пухом. — Что вы хотите от меня узнать? Есть причины эксгумировать труп? Я и без этого вам скажу — попивал мальчик, излишне попивал… О чем речь?

— Да нет, просто я собираю материал о жизни писателей… Их насущных проблемах… как им вообще в сегодняшних условиях… Кто может приспособиться, кто не очень…

— Умный всегда приспособится! Дурак — никогда! — пылко выпалил Борис Жатинский. — Все. Я пошел. Мы, «левые» писатели, сегодня проводим очередное торжество по случаю награждения наших сторонников премией «Пенкин-клуба». А не напишете ли вы об этой акции в своей газете? Не преувеличиваю, она имеет мировое значение! Мы высоко держим знамя русской культуры! Вам, конечно, известно уже, что русского народа как такового нет, но мы, «левые», не даем исчезнуть русской культуре. Мы приняли на себя нелегкий труд выступать от её имени и наши всемирно известные творцы Бакланович, Гемерович и…

Мне следовало незамедлительно положить руль резко вправо и отправиться из ковчега «левых» в ковчег «домостроевцев», как мне их отрекомендовал все тот же бойкий старичок-боровичок, покрытый до ушей рыжим мхом.

… «Ковчеговцы» тоже заседали, и их главный начальник, Усев-Аничев Владимир Валерьевич, как я поняла, распределял между своими активистами премии имени Пушкина, имени Чехова, имени Бунина и имени Льва Толстого. Процедура проходила в хорошем темпе, без проволочек. Вставал, к примеру, сам Усев-Аничев и предлагал:

— Присудить премию имени Бунина Серафиму Рогову.

Вставал Серафим Рогов:

— Присудить премию имени Пушкина Усеву-Аничеву.

И опять все тянули руки вверх.

Так же запросто, в темпе, правофланговая литноменклатура оделяла своих премиями помельче. Например, «за выдающиеся заслуги в области литературы и за вклад в дружбу народов» получил тут же именные часы некий Виктор Петрович Козенко, как оказалось — «известный переводчик с украинского».

Мне показалось, что я присутствую на генеральном прогоне комедии. Но лица присутствующих были строги и значительны. Поневоле подумалось: а где же простые-рядовые писатели? Знают ли, догадываются ли как лихо раздают друг дружке блага избранные ими начальнички?

А если знают — чего молчат, не сшибают деляг с постаментов?

Но боле всего меня подивило то, насколько родственно похож в словах и повадках Усев-Аничев на Борю Жатинского, хотя первый был телесно не столь обширен и со вкусом употреблял слово «патриотизм»:

— Вы говорите Пестряков-Водкин? Такого писателя, отрицаю категорически, у нас в списках нет. Есть просто Пестряков. Увы, вел жизнь отнюдь не аскетическую, употреблял… Поэтому наши шутники к его фамилии приспособили «Водкин». Пестряков-Водкин. Дмитрий… а как по батюшке, позабыл. Писал рассказы, даже романы… Но потом как-то отошел… Семьдесят шесть ему было, когда преставился… царствие ему небесное… Не живут, к сожалению, ныне подолгу русские люди! Нервы… переживают за общую ситуацию, за Россию, ну и, естественно, пьют…

— А как умер-то Дмитрий Степанович? Вы знаете?

— Милая девушка! — Усев-Аничев воздел руки к люстре о трех белых матовых шарах. — Если бы вы знали, сколько дел! Сколько необходимостей! Завтра мы все выезжаем в Омск на Дни литературы. Из Омска летим в Иркутск… Далее — Киев.

Тут зазвонил телефон. Он снял трубку:

— Да, да, лечу с женой. Я же уже говорил!

Положил трубку и ко мне: