Андрей Белозеров - Роскошь нечеловеческого общения

Крюкова толкали все сильнее, и он зажмурился, чтобы не отвлекаться.

«Один в тюрьме. Второй в больнице. Я… Я никогда ему другом не был, но, в общем, можно сказать, что мы из одной обоймы… Я — на кладбище. Так какого же черта, с какой стати я буду его спасать? Он нас всех потопил. Ради чего? Ради своих «Мерседесов» и дач? А сам? Проиграл выборы — и ничего. Как с гуся вода. Откуда я знаю, что там за ним есть на самом деле? Откуда я могу знать, за что его гнобят, за что хотят убрать? Какого черта я снова, как идиот, как тогда, в девяносто первом, лезу защищать малознакомого афериста, который меня в упор не видит до тех пор, пока я лично не окажусь для него нужным? Какого черта?..»

— Ты что заснул?

Гошу сильно пихнули в бок чем-то острым. Открыв глаза, он увидел, что перед ним торчит, каким-то специальным способом пробившаяся сквозь живой монолит толпы, средних лет женщина с помятым, серым лицом.

— Платить будем или что?

— Платить?.. А, ну да…

Гоша с трудом сунул руку в карман ватника. Как он и предполагал, кроме табачных крошек там не было ничего. В другом — тоже.

— Нету, — просто сказал Гоша. — Нету денег. На работу еду, мать…

— Какая я тебе мать? Мать-перемать…

Женщина говорила неуверенно, поняв, что с этого мужика в грязном ватнике все равно ничего не добьешься, однако она должна была показать окружающим свою значимость — этак любой скажет, мол, нет денег, и все тут!

— Штраф плати, — алогично заявила контролерша, игнорируя только что полученную информацию о неплатежеспособности пассажира.

— Нету денег, уважаемая… Зарплату не выплатили… А на работу надо…

— Не выплатили… Здоровый мужик, на троллейбус денег нет… Эх!..

Женщина отвернулась и стала ввинчиваться в толпу. Граждане, стискивавшие Крюкова со всех сторон, не проявили интереса к этой короткой беседе. Они по-прежнему хмуро молчали, глядя в окна или в спины соседей.

— Греч… Сама фамилия… Сама фамилия, — повторил Крюков заплетающимся языком, — это символ реакции, консерватизма и всеобщей стагнации. И насколько же парадоксально выходит, что человек именно с такой фамилией стал в наше время одним из главных демократов, одним из тех, кто призван ломать все старое, негодное, дабы строить новую, прекрасную жизнь… Возрождать культуру и искусство, повернуть страну лицом к мировой цивилизации, от которой она безнадежно отстает с каждым днем все дальше и дальше…

— Какой такой реакции? — хмыкнул Виталя, забивая новую папиросу. — Ты чего, Крюк? Чего несешь, е… Говори по-русски, е… Ты его знаешь, что ли, Крюк? Я не врубаюсь, в натуре…

— Знает, знает, — кивнул Миха. — Они дружки были с ним. Пока мэр его не кинул.

— Да ну? Расскажи.

Виталя взглянул на Гошу с интересом.

— Ты наливай, не убалтывай… Плесни-ка еще…

Гоша протянул свой стакан, и Антон почти до краев наполнил его водкой.

— Спасибо… Не то чтобы кинул, а так… Они же, политики, люди такие… Я их давно раскусил… Ну, будем, ребята!

Гоша выпил водку в пять глотков, неторопливо, будто воду пил, а не сорокаградусную.

— Во дает, — покачал головой Антон. — Во интеллигенция нынче пошла… Понял Виталь? Учись, бля.

— Да, не по-детски квасит мужик, — согласился Виталя.

— Так чего, не любишь Греча, что ли? — спросил Антон.

— А чего мне его любить? Он мне не родственник, не друг, не брат, не сват…

Гоша откинулся на скамье, оперевшись спиной о шкафчик для рабочей одежды. Сейчас он был, что называется, в форме. Крюков переживал высшую точку эйфории, речь его лилась легко, мысли, приходившие в голову, казались оригинальными, свежими и чрезвычайно остроумными. Все проблемы имели свои ясные решения, на каждый вопрос находился исчерпывающий ответ, сейчас ему была не страшна любая дискуссия — он чувствовал, что в состоянии «убрать» самого серьезного оппонента.

— Я за себя могу сказать, — продолжал он. — Если выражаться просто, то меня лично обманули. Лично! — Гоша стукнул себя кулаком в грудь. — Я же первый… как мальчик, как наивный ребенок, я первый бросился тогда в эту волну… В этот поток… И в девяносто первом, и потом… Я думал, все будет честно, все будет, наконец, правильно… Наивные идеалисты. Мы все — наивные идеалисты. Нужно было сразу понять, что ничего не изменится, ничего… Чего мы хотели? Мы хотели демократии, хотели законности, хотели соблюдения, наконец, прав человека в этой стране. А что получили? Получили Греча в костюме за тысячу баксов, который витийствует на приемах с икрой и шампанским, и миллионы нищих, умирающих от голода в своих коммуналках. Что мы еще получили? Свободу печати? Хрена лысого, а не свободу печати!