Фридрих Незнанский - Петербургское дело

Андрей покусал ручку, поразмышлял и продолжил писать:

«Оставить это дело так я не могу. Только вспомню Таины глаза — у меня в душе все переворачивается.

Сегодня утром мама вытащила из мусорного ведра мой крестильный крестик. Скандалить не стала, просто положила его в шкатулку. А мне сказала, что когда-нибудь я пожалею о своем дурном поступке. Она так и сказала — «дурной поступок». Как будто я деньги из кошелька украл. Про то, что, я повесил на шею флакон с Таиной кровью, она не знает. И никто не знает. Если бы узнали, точно бы отправили меня в психбольницу. А я в психушку не тороплюсь, у меня здесь еще много дел!

Господи, не понимаю, что с ними со всеми? По телевизору твердили про «обычное нападение». Следователь впаривал мне про «неприятную историю». Для них всех смерть Таи — просто «неприятность». Как будто она не умерла, а ногу вывихнула или палец порезала. Ну что они за люди, а! Как они могут такое говорить? Не понимаю.

Короче, помощи ждать неоткуда. Это факт. Значит, нужно что-то делать самому. Но с чего начать?»

Андрей снова задумался. Сухой блеск, поселившийся с недавних пор в его глазах, стал еще ярче.

«У меня есть кое-какие соображения, — вписал он затем. — Но писать я об этом пока не стану. Нужно все тщательно продумать. Хотя мама и считает, что я свихнулся, я — в полном порядке. Я нормальнее их всех вместе взятых! И похоже, что я один во всем этом скотском мире понимаю, что случилось. А раз так, я должен действовать!»

Андрей оторвался от тетрадки и прислушался. На какое-то мгновение ему вдруг показалось, что по комнате пронесся легкий сквозняк, слегка тронув его взъерошенные волосы. Как будто чья-то прохладная, нежная рука… Где-то за стеной заплакал ребенок. Потом на улице пару раз гавкнула собака. И все, больше ничего. Андрей вновь склонился к тетрадке.

«Тая, — волнуясь написал он, — если ты сейчас рядом и если ты меня слышишь, я клянусь тебе — я не успокоюсь, пока не найду твоих убийц! Даже если мне придется искать всю жизнь — я буду искать. И еще — я буду помнить тебя всегда. Клянусь! Или грош мне цена, как…»

В дверь постучали, Андрей вздрогнул и захлопнул тетрадь.

— Сынок, ты занят?

— Нет, ма, входи.

Дверь отворилась, и в проеме показалась Мария Леопольдовна. Она была в ночной рубашке и в тапочках. Распущенные, с проседью волосы волнистыми прядями спадали на острые, худые плечи.

— Я только хотела пожелать тебе спокойной ночи, — ласково сказала она. — Не думай ни о чем плохом, ладно?

— Ладно, мам. Ты тоже.

— И не засиживайся допоздна.

— Не буду.

Несколько секунд Мария Леопольдовна молчала. Потом со вздохом сказала:

— Андрюш, пока тебя не было, звонил Таин папа…

— Как он? — быстро спросил Андрей.

— Да ничего. Сердце, правда, прихватило, но сейчас лучше. — Мария Леопольдовна потупила взгляд. — Сынок, он просил тебя не приходить на похороны.

— Почему?

— Он считает, что тебе сейчас и так плохо.

Андрей усмехнулся:

— Мам, я ведь вижу, когда ты темнишь. Наверняка ты сама его об этом попросила. Ведь так?

Мария Леопольдовна удрученно кивнула:

— Так.

Андрей встал со стула и подошел к матери. Нежно обнял ее за плечи и притянул к себе. Мария Леопольдовна прижалась прохладным лбом к пылающей щеке сына. Он погладил ее ладонью по спине.

— Не волнуйся, ма, я в порядке. Правда, в порядке. А на похороны я пойду… Она бы на мои пришла.

Мария Леопольдовна подняла голову и посмотрела сыну в глаза долгим, испытующим взглядом.

— Никогда не думала, что у тебя это так серьезно.

— Это очень серьезно, мама.

В глазах матери появилась тревога, и Андрей поспешно добавил: — То есть было очень серьезно. Теперь-то, конечно, все это не имеет значения. Иди спать, мам. Котлеты я уберу.

Андрей выпустил мать из объятий, повернулся и, прихрамывая, поплелся к столу.

На улице здорово потеплело. От яркого солнца снег, еще вчера лежавший грязновато-белой пеленой на деревьях, скамейках и жестяных подоконниках, растаял. И теперь в воздухе пахло настоящей весной.

Словно чуя скорый и неминуемый приход теплых деньков, как безумные, расчирикались воробьи. Слышать их озорной галдеж было приятно.

«Разводящий» команды художников-графферов, Олег Николаевич Шевцов (в обиходе просто «Николаич») отдавал указания Андрею и двум его закадычным коллегам-приятелям.

— Так, парни, на все про все у нас два часа! Гога и Герыч работают здесь. И чтобы не сачковать, как в прошлый раз, ясно? Я лично все проверю.