Фридрих Незнанский - Семейное дело

В электричке Москва — Александров пассажиров, как ни странно, было немного; по всему вагону носились запахи весны — подснежников, молодой травки, земли, освободившейся от снега. Двое — он и она — сидели у окна друг против друга, комментируя заоконный вид, то и дело восторженно вскрикивая при виде то группы березок, отражающейся в озерце талой воды, то живописно полуразвалившегося домика, то рыжей собаки повышенной лохматости, навсегда уносящейся вдаль. Эти двое были молоды и счастливы — собой, весной, вовремя взятыми отгулами и предстоящим отдыхом на даче. Будет зябко, но упоительно. Будет горьковатый дымок отсыревших дров в печи, будут шашлыки и прошлогодняя картошка, которая в поджаренном виде не так уж плоха, будут прогулки по возрождающемуся к летней жизни лесу… Будут еще и другие удовольствия, о которых он вспоминал каждый раз при мимолетном взгляде на обтянутые синей джинсовой тканью тугие бедра подруги, и тем азартнее вскрикивал, и тем охотнее комментировал подробности пейзажа.

— Как только приедем, — деловито строила планы она, — сейчас же надо затопить печь и просушить матрасы…

— Я же знаю, — отозвался он, — какая ты у меня хозяйственная, Дуся.

Девушку романтичные родители наградили именем «Диана», которое она не любила за излишний блеск и выспренность. Не имя, а медаль: для повседневного ношения не подходит. То, что любимый преобразовал его в уютное «Дуся», доставляло ей удовольствие. А его звали просто Сережа, и для Дуси это было самое прекрасное и уникальное имя на свете.

— Смотри, смотри! — Сережа даже подпрыгнул.

Сельский пейзаж прервался глухой многокилометровой стеной, сложенной из серо-белых бетонных блоков. Казалось бы, ничего примечательного. Но что это была за стена! Не стена, а окно в фантастический мир. С нее скалились угрожающие морды, не то человеческие, не то звериные, на ней разворачивались битвы противоборствующих сил, означенных розовым и фиолетовым цветами, на ней трассировали пули и полыхали ало-желтыми астрами взрывы бомб. Что это? Анилиновые красители в баллончиках-пульверизаторах плюс немного ловкости для того, чтобы создать полотно, балансируя среди железнодорожных путей. Ну и конечно же немереные запасы фантазии и таланта.

— Это называется «граффити», — увлеченно пустился в объяснения более эрудированный Сережа. — Модное направление искусства. Раньше графферы — ну те, кто этим занимается, — портили городскую среду, теперь начинают преобразовывать ее с согласия властей. Вот стоит такой скучный забор или глухая стена, почему бы не сделать из нее что-нибудь красивое? Графферам даже специально задания дают. Вот недавно я в газете прочел, один директор завода созывает графферов, которые сумели бы расписать заводские цеха композициями на тему ударного труда. В духе соцреализма, пусть даже с ироническим оттенком… Дусь, ты чего?

Девушка наморщила прямой носик. Губы, блестящие от инфантильно-розовой помады, оттопырились и припухли, словно их обладательницу обидели:

— Мне не нра-авится.

— Не нравится? Почему? Брось, ты же только что с таким восторгом глазела на эти красоты!

— Только что глазела, а теперь мне как-то не по себе. — Диана действительно, казалось, немного испугалась, но больше все-таки нагнетала в себе испуг, желая, чтобы любимый встревожился и окружил ее ласковой заботой. — Что-то жуткое было в этом… что-то зловещее…

— Ничего зловещего, Дусенька, — постарался успокоить ее Сережа. — Просто у тебя колебания настроения. Перетрудилась ты в офисе. Ничего, тебя ждут четыре дня на свежем воздухе, и все пройдет… Я же знаю, какая ты у меня трудолюбивая, Дуся!

В виде компенсации за испытанное беспокойство Сережа, подавшись вперед, попытался поцеловать любимую, но поезд тряхнуло, и он, промахнувшись, вместо губ чмокнул ее в нос. Оба расхохотались. В конце концов, весна уже вступила в свои права, а по сравнению с любовью все житейские мелочи не имеют значения.

Электричка давно умчалась в направлении Александрова. Разукрашенная стена оставалась неколебимо стоять, удивляя своим экзотическим обликом среди блеклого русского пейзажа.

Должно быть, не один пассажир, рассеянно скользящий в поезде по открытому участку Арбатско-Покровской линии, обращал внимание на серую кирпичную башню с двумя циферблатами часов, на каждом из которых, как правило, обозначается разное время.