Владимир Югов - Человек в круге

Когда мы вышли на воздух, была уже ночь, тихо уже существовал голодный перестроечный город, который когда-то — при Хрущеве, Брежневе, Андропове, даже Черненко — был всегда набит продуктами, тряпьем, техникой и тому подобными вещами, что делают обывателя значительным и исключительным. Ксения Александровна (так звали жену моего друга) была женщиной красивой, но увядающей. Этот страшный разлом, происходящий со всеми — в том числе и с ней, и с ее мужем, — повергал ее в уныние и скепсис. Она стала ворчать, что даже фильмов нормальных нет. Нет фильмов, нет хлеба, сахара, стоящей литературы. Оказывается, она преподает в институте культуры детскую и юношескую литературу. Я тут же подбросил ей идею пропаганды романтики военной профессии. Ведь должна же когда-то армия быть профессиональной! И кто-то, уважая свою военную профессию, должен, скажем, с удовольствием служить на границе!

— Я наслышана о вас, — сказала Ксения Александровна. — И все агитирую мужа помочь вам. Чего бы не дать разоблачительную статью в газете?

— О ком? — спросил ее мой товарищ и ее муж.

— О поколениях, — ответил я. — Почему я должен всю жизнь тянуть оттуда этот гроб? И никто не хочет хотя бы подставить плечо, чтобы отнести на кладбище этот гроб и по-человечески похоронить?

— Ты будешь писать только о гробе? Или в основном о том, кто уложил в гроб людей, называемых пограничниками?

— А почему бы отказаться и от того, и от другого?

— Ты же попытаешься свести счета с тем, с кем разошелся в понятиях об идеале в самом начале пути?

— Ты имеешь в виду Ковалева? — Я ему о нем, конечно, рассказывал.

— Да. — Он помолчал и вздохнул: — Мы недавно сократили часть отдела писем. Теперь членам редколлегии приходится читать эту часть писем, которые читали в отделе писем. При моем дежурстве… Ты только не обижайся, что я был так невнимателен… Так вот, при моем дежурстве шло письмо. Я пробежал его галопом, за что в общем-то только что извинился. Какой-то мужик, ныне пенсионер, говорит о тех же вещах, о которых говорил ты мне вчера, когда принес это странное заявление по поводу твоего якобы готовящегося убийства…

— Как фамилия этого пенсионера? — в волнении воскликнул я.

— То ли Соколов, то ли Воронов… Погоди…

— А не Соловьев ли?

Мой товарищ поглядел на меня странно и тихо сознался:

— Именно Соловьев.

— Майор интендантской службы?

— Да-да! Именно Соловьев. И майор интендантской службы.

Утром я держал в руках письмо майора в отставке Соловьева. Прислано оно было из Оренбургской области какого-то дальнего (это сказал сразу же мой товарищ — «сейчас не доедешь, снегопады и заносы») района. Это было, впрочем, не письмо, а скорее — жалоба. На восьми страницах майор в отставке описывал страдания своей «дорогой супруги», которая родилась в этом селе, где майор теперь живет, никуда, по сути, не выезжала, а с тех пор, как он, майор, на ней женился, никуда от него не отлучалась. На фронте майор интендантской службы не был, он служил всю свою жизнь в Туркестанском военном округе, и жена служила вместе с ним. И уж как она оказалась в стане врага, как там правила концлагерем в женских бараках, одному Богу и Берии известно.

Майор точно описывал приезд высокопоставленного чина в наш городок, давал картину обыска в своей квартире и в своем кабинетике, который занимал вместе со своим помощником капитаном Красавиным. «Даже его, совсем постороннего человека, который прослужил рядом со мной всего полмесяца только получил назначение к нам — били при мне, чтобы он признался, как моя супруга вместе со мной, его начальником, работала на врагов нашей Родины…»

Майор бывший рассказывал, как ему, после истязаний, дали десять лет, он описывал преступный мир того времени, шел он по линии политики. Пройдя чудовищное унижение, он спасся и вернулся, ибо примкнул к воинам-фронтовикам, которых посадили тоже почти ни за что. В Карлаге, на лесоповалах, в Джардасе, где за неделю из камеры выносили до пятнадцати трупов — свои же, блатные, убивали своих — надо было выжить. И он выжил, несмотря ни на какие мрачные предсказания следователей. В последнее время майор бывший в Джардасе работал по линии снабжения, и там узнал от одного честного начальника, что жену его давно уже поставили к стенке.

«Я хочу, — писал бывший майор, — чтобы состоялся показательный суд по всем неправедным прошлым делам. Были же они когда-то! И чтобы этот суд показывали по телевизору — для всех, особенно для молодых. Чтобы потом никогда такого не было, чтобы не повторилось подобное»…