Владимир Югов - Человек в круге

Теперь майор выговаривал мне, что в мой адрес иногда от Семенова, из его родной Рязани, где он устроился заведующим заводского какого-то клуба, идут ведь письма?

Железновский глядел на меня в упор и как-то снисходительно покачивал головой.

— Впрочем, — сказал он, — я так и не ответил, кого встречаем. Встречаем, мой друг, самое высокое наше начальство. Конечно, не знаем, кто прилетит. Не сам. Но дело — серьезнейшее. Сбежал-то не Смирнов, шофер пусть и первого класса. Сбежал — комендант. Ты шурупаешь?

— У вас — что? Никто и никогда не сбегал? Я читал…

— Ты поменьше читай. Я имею в виду, о таких вещах… Так вот: такие не сбегали! И что хочу сказать, я рад. — Нагнулся ко мне и задышал водочным перегаром — пожалуй, был слишком пьян для таких слов. — Знаешь, почему я рад?

— Знаю. Ты хочешь отличиться. Там, где ты был, начальства много. А здесь ты да полковник Шмаринов.

Железновский резко повернулся ко мне, взял меня слегка за грудки. Я оттянул от себя его руку.

— Ну, ну! — усмехнулся он, возвращая машину в чуть заметный след. Ты, брат, в историю лезешь.

— Я не лезу в историю, — раздельно, почти по слогам сказал я. Только не люблю, когда меня берут за грудки и снисходительно предлагают дружбу, прямо скажем, невысокого качества.

— Обиделся! — засмеялся он. — Конечно, обиделся… Но ведь и я на тебя обиделся… Если по-честному говорить, туда ему, подонку, и дорога! Пусть сбежал! Нам с тобой лучше! Ты ведь с его женой танцевал в Доме офицеров. И оглядывался: нет ли рядом мужа?.. У меня ее из-под носа увел, старшина!

— Погоди, погоди! Ты был тогда в гражданском?

Я все сразу вспомнил: как был на танцах (политотдел выделил мне «вольную»: хотя я служил срочную, но ведь был на майорской должности, получал офицерские деньги и по выделенной этой «вольной» имел право посещения, причем в любое время дня и ночи, всего гарнизона), как упоенно танцевал и как у какого-то шмакодявки гражданского увел из самых его рук очаровательную женщину. Если это был он, Железновский, и он знает, что она жена коменданта, сбежавшего за кордон, то, следовательно, мы с ним ее знаем. И если это была она, трудно представить, как от такой женщины можно куда-то бежать?

«Додж» вкатил на дурные земли. Конечно, я не знал этого слова «бедленд». Я не знал английского языка. Железновский знал и это слово, и говорил по-английски и по-французски. Я не знал тогда, что он сын известного генерала. Даже известный генерал не мог оградить его после проступка, который совершил Железновский. Пришлось снять с него звездочку и отправить сюда, в ад и пекло, где, как пишут, местный сухой юго-западный или южный ветер, направленный из Афганистана в районы Западного Памира и верховий Амударьи, ветер, называемый афганцем, нещадно несет вам в лицо сухую пыль и угнетает не только вялую жалкую растительность, но и любые, даже самые сильные человеческие души.

Уже сотни людей трудились тут, превращая почву, взятую эрозией, в ровную накатанную площадку.

— Пошли! — коротко скомандовал мне майор Железновский. — Найдем сейчас, — довольный смешок, — найдем коротким способом, тех, кто за этих лошадок отвечает… Браво, уже бежит первый!

Действительно, к нам быстрым шагом направлялся человек в военной форме. Это был кругленький сдобненький подполковник в новой, плохо сидящей на нем форме. Не доходя до нас метров десять, подполковник перешел на смешной строевой шаг и, неловко остановившись перед Железновским, неумело приложил руку к козырьку уже потной фуражки.

— Товарищ майор, — затрубил он неожиданно приятным баритоном, команда номер семь к работам приступила два часа назад. Докладывает подполковник Штанько.

По всему было видно, что Железновский доволен собой, своим положением.

— Бросьте, подполковник, циркачить, — заурчал начальственно он. Если уж в запасе соскучились по строевой, то — после всего этого… — И обвел царским взглядом все окрест.

— Слушаюсь!

Штанько стал демонстрировать отход, но толстые его ножки запутались в принесенной сюда ветром перекати-траве, он едва не упал, но не терялся и пробормотал:

— Простите, товарищ майор! Извините мне мою неловкость… Я все равно слушаю ваши указания.

— Вы кто по специальности?

Железновский все-таки был человеком — он помог Штанько удержаться на ногах, поддерживал его теперь, заглядывая в лицо.

— Я инженер, — Штанько, наконец, ловчее устроился на этой дурной земле, он отряхивался. — Точнее — главный инженер. Еще раз — простите мою неловкость… Всегда у меня так! О вашей строгости мне говорили и, поверьте, я все сделаю, что в моих силах. Вы, наверное, видите уже…