Владимир Двоеглазов - Ищу комиссара

— Ложись! — закричал Проводников, но стажер словно не слышал.

Этот стремительный, безрассудный, бесхитростный, нарушающий все инструкции по задержанию вооруженных преступников, лобовой, без применения какой-либо тактической гибкости бросок с двух сторон на пустынном, ярко освещенном зимнике, идущем вдоль ниток газотрассы, в виду сверкающих корпусов компрессорной станции, под утробный рокот тысячесильных турбин, длился секунды. Замполиту казалось, что еще одно нажатие на курок — и бессильно клацнет отлетевший затвор: он не помнил, сколько уже израсходовал патронов, — и, ожидая с мгновения на мгновение автоматной очереди, похолодел… Замполиту оставалось до них полтора десятка шагов, когда Редозубов прыгнул на того, кто был с автоматом; они покатились по дороге, а когда подбежал Проводников, стажер был уже на ногах, держа в одной руке автомат… И лишь теперь замполит услышал, как гулко стучит, вырываясь из груди, сердце.

Они стояли, тяжело дыша, — трое: Редозубов, Проводников и один из преступников, а тот, у которого стажер забрал автомат, соскальзывая валенками по раскатанной колее, пытался встать на ноги. А у обочины на санках — уменьшенной копии обычных дровен — лежали мешки: один, два, три, четыре… пять мешков лежало на искусно сделанных дровенках — обыкновенные мешки из-под муки, в которых Калабин держал картошку… и как-то трудно было поверить, что это все…

Замполит перевел взгляд на Редозубова, и тут стажер, нахмурившись, словно заподозрив что-то, поднес автомат ближе к глазам, затем ухватил левой рукой за шейку приклада, взялся за магазин правой и, прижав большим пальцем защелку, отделил рожок. Магазин был пуст. Редозубов опустил переводчик, отвел рукоятку затворной рамы и осмотрел патронник — тоже пуст. Стажер, заинтересовавшись окончательно, отделил крышку ствольной коробки, извлек возвратный механизм, затем раму с затвором — и вдруг воскликнул:

— Да он учебный!

Один из преступников пробормотал что-то сиплым голосом.

— Небось в ДОСААФе где стибрили? — спросил Редозубов у поднявшегося с колен «рыжего». — А?..

«Рыжий» отвел глаза.

— В институте, — ответил он, — на кафедре. В Тагиле еще. Так взяли, побаловаться…

— Побаловались, — сказал замполит.

— Ага, — сказал «рыжий».

Редозубов несколькими быстрыми движениями собрал автомат, затем воткнул его дулом вниз в придорожный сугроб, сел рядом, зацепил ладонью снега, лизнул пересохшим языком и вдруг, запрокинув голову, захохотал. Сверкали, уходя в небо, корпуса компрессорной станции, гудела земля, ничего не подозревающие люди — рабочие, мастера и сменные инженеры КС — продолжали подавать газ на Урал и к центру России, никто из них не слышал в гуле турбин даже пистолетных выстрелов, а здесь, на пустынном зимнике, в новогоднюю ночь, сидя в сугробе, хохотал, запрокинув голову, стажер отделения уголовного розыска, не аттестованный еще сотрудник РОВД Валерий Редозубов…

К четырем часам нового года веселье начало постепенно стихать. В молодежных общежитиях еще пели и танцевали; гости — частью расходились по домам, частью вместе с хозяевами вышли погулять по улицам и к елке на катке у средней школы; те же, кто встречал Новый год в тесном семейном кругу, еще досматривали эстрадную телепрограмму с участием зарубежных артистов.

Дома у районного прокурора в этот час были: его помощник с женой, два школьных товарища — один инструктор райкома партии, другой — инженер объединенной дирекции строящихся предприятий, также с женами, и совсем еще молодой человек в очках — замредактора районной газеты с девушкой, тоже сотрудницей редакции. Гости были, как говорится, не с улицы, а приглашены заранее, жена прокурора подготовилась — напекла, нажарила и наварила; но обычного веселья не сложилось. Прокурор весь вечер прислушивался к телефону, а несколько раз звонил сам — в милицию, где в одном из кабинетов с вечера находилась старший следователь прокуратуры Лариса Васильевна Чистова. Прокурор старался казаться веселым, спел даже со всеми «На позицию девушка провожала бойца» и станцевал танго с женой инженера, бесспорно, самой красивой женщиной из присутствовавших; но все отлично видели, что прокурор не в своей тарелке и то и дело бросает взгляд на телефонный аппарат. По всему было видно, что главное желание, которое обуревает прокурора, — это бросить все и ехать в милицию, а то и еще дальше, в лес, где происходило в эту ночь нечто важное. Никто ни о чем не спрашивал— в общих чертах знали все, а подробности прокурор, если б хотел, сообщил бы сам, а коли не хочет, то нечего и спрашивать: у прокуратуры есть дела, в которые не посвящают и близких людей.