Лев Альтмарк - Я — стукач

У меня возникло желание обозвать Светку самыми обидными словами, но лучше пока сдержаться и отвести свой бронепоезд на запасные пути. Хоть Светка и порядочная стерва, но человек отходчивый и не злой. Без неё мне придётся совсем плохо.

— Светик, — тоскливо зову я, — не надо сейчас, прошу тебя… Давай я тебе перезвоню позже? А сейчас мне действительно нужно побыть одному. Не обижайся, ладно?

В трубке тишина. Некоторое время я слушаю радио, прорывающееся в телефонную линию, потом до меня доносится Светкин голос, неожиданно далёкий и какой-то бесстрастный:

— Что ж, дело твоё. Сиди в своей келье и переживай неизвестно из-за чего. Я же тебе скажу одно: свято место пусто не бывает. Надеюсь, ты меня правильно понял?

А потом в трубке короткие гудки. Здорово я обидел Светку. И сам того не хотел, а обидел. Одна надежда, что человек она отходчивый, сердце у неё доброе, и злиться она долго не умеет. А не простит меня, значит, виноват в том только я сам.

И это ещё в придачу… Господи, почему я не могу открыть перед ней свою душу? Неужели она не поняла бы меня? Ведь она, по сути дела, самый близкий мне человек на этом свете!

Не могу. Не могу…

Снова мне снится сон.

Я падаю в колодец, и чёрные скользкие камни, как всегда, пролетают мимо меня. Рискуя ободрать и без того израненные руки, я который раз пытаюсь вцепиться в стены. Но руки неожиданно протыкают их, и я вижу свои пальца, шевелящиеся в пустоте. Мне становится страшно, и я кричу:

— А-а-а!

Впервые крик, приснившийся мне, явственно доносится до моего сознания. Я слышу его. Раньше во сне я кричал беззвучно, а теперь вот услышал.

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Губы пересохли, на лбу испарина. Сквозь шторы пробиваются первые рассветные лучи. В комнате тишина и покой, лишь эхо от моего крика, словно в громадном горном ущелье, слабо колышется среди едва различимых книжных полок в углу.

Неужели я и в самом деле кричал? Такого со мной ещё не было. И мне уже наяву становится холодно и страшно. Бесконечно страшно.

Чуть свет, перед самым выходом на работу, мне всё-таки звонит Виктор.

— Ну, как дела? Что новенького? — бодрым деловым голосом интересуется он, словно его рабочий день давным-давно начался, а я, безбожный соня-засоня, готов проспать всё на свете. — Есть что-нибудь в нашем плане?

— По мелочам.

— А конкретней?

— По телефону?

— Конечно, нет. Но если что-нибудь действительно интересное, надо встретиться, не откладывая.

— Кое-что всегда есть.

Я ещё не представляю, о чём буду говорить с Виктором, но совсем молчать не годится. Подспудный страх не даёт. Поэтому я решил для себя: лучше нести всякую ахинею, которую потом тридцать три раза перепроверят, упрекнут меня в излишней подозрительности и шпиономании, но, главное, не заподозрят в том, что пытаюсь что-то скрыть… Наплету что-нибудь при встрече.

Как ни странно, но звонок Виктора меня взбодрил и развеял хандру. Уж лучше хоть какая-то определённость, чем бессмысленное изнурительное ожидание. По крайней мере, теперь появилась маленькая надежда на то, что отношение ко мне не переменилось и можно безбоязненно жить дальше. Мелкая надежда, шкурная, эгоистическая. Зато тылы прикрыты… И тут же снова знакомо кольнуло в сердце.

— Когда же нам встретиться? — сам себя спрашивает Виктор и сразу с готовностью отвечает: — Сегодня, наверное, не получится — очень много работы. Завтра тоже. Если только послезавтра?

— Можно и послезавтра. Мне не к спеху.

— Так у тебя действительно ничего срочного? Я имею в виду подготовку терактов, стихийные выступления, распространения листовок порочащего содержания и тому подобное.

— О чём ты говоришь! В нашем тихом болоте…

Но Виктор перебивает:

— Значит, договорились. Послезавтра в восемнадцать ноль-ноль там же, где всегда. Больше у тебя ничего?

— Ничего.

— Тогда до встречи.

На улицах повсюду красные флаги с чёрными лентами. Я вспоминаю траурную сталинскую повязку и оглядываюсь. Казалось бы, такое событие, как трёхдневный траур, должно всколыхнуть страну, как это было в пятьдесят третьем году, по рассказам очевидцев. Однако всё по-прежнему буднично.

Из окон заводского общежития, мимо которого я прохожу, несмотря на раннее утро, уже разносятся раскаты «Утренней гимнастики» Высоцкого. Среди спешащих на работу людей я слышу чью-то беззлобную перебранку, кто-то раскатисто хохочет над бородатым затасканным анекдотом про Брежнева, забавно копируя его дикцию. Всё как обычно, и даже не верится, что совсем немного времени люди будут помнить об этих трёх невесёлых днях — а так и будет! — потом всё незаметно войдёт в обычную колею. Загремят в клубах дискотеки, по телевизору после вестей с полей пойдут бесконечные комедии и детективы о буднях милиции, ведь жизнь ничем не остановить и не притормозить, даже чьей-то державной кончиной.