Саймон Тойн - Соломон Крид. Искупление

Их было трое. Коричневая кожа лоснилась от животного жира. Их головы покрывали оленьи черепа с рогами, делая варваров похожими на демонов верхом на лошадях.

Они подъехали со стороны, закрытой от меня мулом и большим мешком поклажи на его спине. Если бы я заметил их раньше, то мог бы вытащить закрепленную у седла винтовку и отпугнуть дикарей выстрелами. Теперь стало поздно. Потянись я за оружием, дикари мгновенно набросились бы на меня.

На седле первого дикаря лежал подстреленный белохвостый олень. В его боку зияли две свежие раны, от них по конскому боку тянулись две красные полосы. Кровь капала с украшавших поводья кистей. Я – скверный стрелок. Две раны доказывали: краснокожие стреляли отлично.

Дикари заметили, что я смотрю на них, и погнали коней в галоп. Я застыл, цепенея. Мгновение – и они будут здесь; и что-то предпринимать поздно. Совсем. Моя жизнь закончится. Я присмотрелся к синхронно болтавшимся кистям, подвешенным к поводьям. Солнце ярко высвечивало их: коричневые, черные. Одна – белая. И именно она, такая светлая на фоне остальных, заставила меня понять.

Эти кисти – скальпы.

Их вид породил во мне страх, какой я ощутил среди теней сожженной миссии и в овраге, где лежали мертвые старатели. Новый страх явился так сильно и скоро, что вытолкнул прежний, превратил его в совершенно иное.

Я часто размышлял о том, что наши чувства – не линейны, но кругообразны. Противоположности ближе друг к другу, чем мы думаем. Так счастье в мгновение ока становится печалью, а смех превращается в слезы. Нечто подобное случилось со мною тогда. Страх превратился в ярость.

Отпустив поводья мула и ухватив то, что висело за моей спиной, я пошел навстречу дикарям. Двое подняли луки, прицелились, но я вытащил из-за спины бледного Христа, поднял перед собой, и на грубых лицах отобразилось удивление. Я был рад увидеть, что каменную дикарскую невозмутимость нарушило столь обычное чувство, и поднял крест выше, держа его перед собой, словно щит. С ним я шел вперед.

Первый всадник остановился передо мной, двое других разъехались в стороны, не спуская с меня черных бездонных глаз. Первый заговорил с ними, дикари развернулись и поскакали прочь, забрасывая на скаку луки за спину.

Я шел. Оставшийся дикарь глядел на меня. С шеи его лошади свисали скальпы. Я приблизился настолько, что мог уловить его запах: смерть и кровь.

Наконец я остановился и воткнул крест в землю, словно загонял столб, отмечающий границу моего владения. Конь дикаря вздрогнул и слегка отпрянул, заставив седока дернуть поводья. Я мог лишь гадать о том, какие зверства наблюдало это животное, истый адский скакун с потеками крови на боках, с человеческой кожей и волосами, свисавшими с упряжи, – и все же тварь устрашилась Христа.

Тень омрачила лицо дикаря, он плюнул наземь, пробормотал слово, звучавшее как «син» или «шин», стукнул коня пятками в бока, развернулся и устремился за собратьями.

Сжимая трясущимися руками распятие, я наблюдал за тем, как варвары растворились в дрожащем жарком мареве. Я встретил зло лицом, вооруженный лишь верой. И победил.

В форт Хуачука я вернулся на день раньше, чем ожидал, потому что больше не крался, не прятался по лощинам, не спускался в низины. Я больше не боялся того, что меня заметят. Ничто не могло причинить мне вред.

Я въехал в ворота и направился прямо к конторе землемера, где обозначил свой маршрут, вымеряя пальцами на карте путь, занявший у меня долгие дни. Достигнутое мною место не было ясно обозначено на картах, и чиновникам пришлось прислать индейца-скаута, чтобы уточнить мои владения.

Было странно наблюдать одежду цивилизованного человека на дикаре, после того как я столь недавно видел его полунагих соплеменников среди пустыни. Я описал мое путешествие: рощу мескита у сухой реки, двойной пик на изогнувшемся подковой хребте рыжих гор. Когда я упомянул это место, лицо индейца омрачилось так же, как лицо его дикого собрата. Индеец указал на карту в месте, где белизну нарушала лишь тонкая линия гор, обрывавшаяся посреди пустоты.

– Чидн, – произнес он то самое слово, которое выговорил дикарь в пустыне.

– Чидн чука, – повторил он, и в глазах его родились подозрение и страх.

Я знал, что слово «чука» означает «гора», потому что форт Хуачука был назван так из-за Громовых гор, обступивших его. Я спросил скаута, что означает «чидн», и тот, заглянув на мгновение мне в лицо, снова уставился в карту, будто не смог выдержать взгляда.