Камилла Гребе - На льду

Порой мне бывает жаль, что нельзя попросить у мамы совета по поводу расследования. Я представляю ее в офисе перед доской с серьезной миной на лице и руками на бедрах. Она спокойна и невозмутима, не обращает внимания на суету вокруг. Мама видит всех насквозь. Она может распознать любую ложь. И не боится говорить то, что думает. Ее цинизм доставляет другим много хлопот. Она соринка в глазу правящего класса, так она всегда говорила.

Ханне во многом на нее похожа. Только не так цинична. Интересно, почему я раньше этого не замечал?

Я смотрю на Ханне, сидящую за столом перед грудой документов. Они с мамой даже внешне похожи. Волосы, тонкие темные брови, то, как она запрокидывает голову назад, когда смеется. Она словно хочет, чтобы небо смеялось вместе с ней. Неужели так все просто? Мы влюбляемся в ту, которая напоминает нам мать? Любовь – это рефлекс. Любить все равно что спать или есть. Мы влюбляемся в то, что кажется нам знакомым и домашним.

В то, что напоминает нам о том, какой прекрасной была жизнь до всех этих потерь.

Манфред подходит ко мне и шутливо толкает в бок.

– Выглядишь преотвратно. Что-то случилось?

Я улыбаюсь этому неуклюжему проявлению заботы обо мне.

– Спасибо за комплимент. Когда мы выезжаем?

– Подкрепление и специалист по переговорам будут на месте через тридцать минут. Этот дом пустует. Всех выселили, поскольку здание планируют снести. Это облегчает операцию. Едешь с нами?

– Если заткнешься.

– За это я тебя и уважаю, Линдгрен, – тебя не так легко сломать.

Дом на Капельгрэнд кажется заброшенным. В окнах темно. Окна нижних этажей заколочены фанерой. Видно, что стекла под фанерой разбиты. Мы сидим в машине Манфреда. Санчес, Манфред, Ханне и я. Где-то в темноте прячется отряд спецназа. Они уже осмотрели квартиру и констатировали, что там никого нет, только пустые бутылки, грязные одеяла и старые порножурналы. Ни следа ребенка. Но мы все равно решили подождать и проверить, не придет ли сюда Эмма, согласно теории Ханне.

В машине, как всегда, поет Моррисси, но так тихо, что текст едва слышно.

Она сделала это из любви, думаю я.

Одинокие прохожие идут мимо, согнувшись от ветра. Две женщины в черных хиджабах идут рука об руку со стороны Ётгатан. Наверно, направляются в мечеть.

Манфред нервно постукивает пальцами по рулю, вглядываясь в темноту. Вытирает запотевшее окно рукавом пальто из верблюжьего меха и вздыхает.

– Что, если она не придет сюда? Что, если мы ошиблись местом?

Все молчат.

Одинокий велосипедист проезжает мимо. Звонит мой мобильный. Это Жанет. В обычной ситуации я бы отключил телефон, но, увидев четыре пропущенных звонка, решил, что пока ничего не происходит и можно ответить.

– Ты должен приехать! – выпалила Жанет вместо приветствия.

– Что-то случилось?

Манфред вопросительно смотрит на меня. Но я и без него понимаю, что сейчас не время для семейных неурядиц. Но Жанет всегда было плевать на мою работу.

– Насчет Альбина… – всхлипывает Жанет. – Они его забрали!

– Забрали?

– Да, в полицию.

– В полицию? Но почему?

– Он… они… нашли.

– Успокойся и расскажи, в чем дело.

Я испытываю тревогу и одновременно раздражение. Это так типично для Жанет – позвонить мне в самый неподходящий момент и требовать, чтобы я все бросил и рванул ей помогать. Она никогда не выказывала ни малейшего уважения к моей работе, хотя получала алименты каждый месяц в течение последних пятнадцати лет. Я чувствую на себе любопытные взгляды коллег. И вижу перед собой тощее тело Альбина и его торчащие уши. Уши Жанет. И вспоминаю его слова в тот вечер, когда он пришел ко мне домой со скейтбордом и пластиковым пакетом: «Поссорился с матерью. Можно у тебя перекантоваться?» Вспоминаю его взгляд, когда Жанет вела его к машине, и как я трусливо спрятался за шторой, чтобы он меня не видел. Я никогда не был ему отцом.

– Они нашли марихуану у него в рюкзаке. И задержали вместе с этой бандой отморозков из Скугоса. Ты должен сделать что-нибудь. Ты его отец. Ты должен… – голос Жанет переходит в фальцет, и я инстинктивно отодвигаю трубку от уха.

– Но что ты мне прикажешь делать? – кричу я.

Ее крики оглушают меня, хотя трубка далеко от уха. И все в машине слышат их тоже. Точно так же она вопила, когда нашла приглашения на свадьбу в ящике письменного стола. Примитивный вопль, наполненный безграничной ненавистью и беспредельной яростью. И я словно вижу себя ее глазами. Вижу, что я за чудовище, которым она меня считает. Чудовище, бросившее ее одну с Альбином. И в ушах звучит голос мамы, слабый и усталый: «Ответственность, Петер. Надо отвечать за свои поступки».