Юрий Рогоза - Маленькая Лиза

Папу хоронили в закрытом гробу – от удара о бордюр его голова треснула и разлетелась на части. Но мне не было страшно. Мне вообще никак не было. В меня словно вложили тяжелую холодную железяку, которая делала все происходящее не особенно важным. И похороны, и произносимые на них какими – то людьми ненужные слова, и отвратительный запах сырой земли на городском кладбище, и сочувственно – любопытные взгляды одноклассников. Железяка не исчезала ни на миг и делала все это терпимым. Она и сейчас во мне, кстати говоря, только чуть нагрелась от времени и кажется уже не такой тяжелой (может, потому, что я немного подросла?)

Папа и после смерти продолжал любить и беречь меня. Как? Очень просто – он мне не снился, не являлся в виде призрака, не подмигивал с фотографий, не мерещился в толпе. Иначе и быть не могло, это же был папа, мой папа, который никогда не напугает меня и не сделает мне больно. Я и заплакала – то после его смерти всего один раз, когда мама, ничего не сказав мне, перестирала все его вещи, и среди них – домашнюю футболку, которую он носил в последние дни. Она никуда не делась, эта футболка, но пахла теперь не папой, а вонючей химической свежестью «Ленора», которую в телерекламе называют «альпийской». Тут даже железяка не помогла, и я, как дура, проревела всю ночь, потому что не могла, как ни старалась, вспомнить папиного запаха. Старалась – и не могла, снова старалась – и снова не могла. Это было важнее всего, это было главным, я билась в судорогах и соплях, а он все не вспоминался и не вспоминался, делая меня сиротой и заставляя плакать от жалости к себе…

Но утром я успокоилась. И просто положила выстиранную футболку в шкаф – зачем она нужна, если не помогает вспомнить, каким оно было, счастье?

А потом появился дядя Аркадий.

В американском фильме Гамлет говорит, что его мать вышла замуж, «туфель не износив, в которых шла за гробом мужа» (или что – то в этом роде). Непонятно, что его так сильно удивляло, Гамлета. Мама тоже вышла замуж за дядю Аркадия в туфлях и платье, подаренных папой. И тоже всего через несколько месяцев после папиных похорон.

Наверное, мне полагалось бы возненавидеть маминого мужа или что – нибудь в этом роде. Но ничего, похожего на ненависть, я не чувствовала. Наверное, в мире, где нет папы, уже ничему не приходится удивляться. Жди чего угодно.

Дядя Аркадий был располневшим жопастым дядькой с лоснящимся лицом и прохудившимися по центру головы волосами. Занимался он «мелким бизнесом» – владел двумя лотками-раскладками на Центральном рынке, где нанятые им молодые крестьянки подавали шпроты, макароны, крышки для консервных банок и томатную пасту местного производства. К своему делу дядя Аркадий относился серьезно. По вечерам они с мамой садились на кухне, раскладывали какие – то накладные, доставали калькулятор и до ночи живо обсуждали поставщиков, цены и налоги. Причем мамин, доносящийся из кухни, голос, звучал даже звонче и взволнованней, чем голос ее нового мужа. Очень скоро она стала ездить с ним на какие – то деловые переговоры, а днем я все чаще видела ее склонившейся над бумагами и слышала, как она то властно, то заискивающе обсуждала по телефону разные вопросы «мелкого и среднего опта».

Папину машину (на ней он тайком от мамы учил меня за городом вождению) они продали, вместо нее купили огромный грузопассажирский минивэн, который ночевал у нас под окнами, перегородив пол – двора.

Однажды мы даже пошли все вместе в ресторан. Оказывается, дядя Аркадий (или, может быть, уже правильнее сказать – они с мамой) сумели открыть еще один лоток, и не где – нибудь, а в самом Киеве, на Владимирском рынке. Это достижение мы, собственно, и отмечали. Мама немного опьянела, разулыбалась, то и дело обнимала и целовала меня (чего за ней раньше не водилось) пухлыми влажными губами, и именно там, за ресторанным столом, я вдруг поняла, что совершенно не виню ее. Честное слово. Было же видно – рядом с этим лысеющим и всегда немного потным лотошником она абсолютно счастлива. Так же безоглядно и пронзительно, как я была счастлива рядом с папой. Просто в том облачке абсолютного счастья немного чужой была она, а теперь вот пришла моя очередь…

Любящие друг друга радостно и всей душой подсознательно стараются никого не впускать в свой мир. Или наоборот – очень даже сознательно, кто знает. Во – всяком случае, я даже не удивилась, когда вдруг выяснилось, что в Москве умерла моя двоюродная бабушка (я о ней раньше даже никогда не слышала), оставив мне двухкомнатную квартиру в старом, но отремонтированном, доме на улице со смешным названием Большая Грузинская, и мама с дядей Аркадием как – то быстро и окончательно решили («хоть это и непросто, мы будем тревожиться, ты, конечно, уже взрослая девушка, но все – таки, если только хоть что – то пойдет не так, ты сразу должна вернуться…»), что закончить школу мне лучше в Москве. Я даже немного зауважала маминого мужа – квартира, как я скоро узнала, стоила целое состояние, и, продав ее, он мог бы открыть не один десяток лотков для торговли шпротами и томатной пастой в Сумах, Киеве, и даже той же Москве. Но он вместо этого метнулся в столицу, прихватив с собой пакет долларов чудовищных размеров, а, вернувшись через неделю (уже без пакета), гордо сообщил, что все бюрократические препоны сняты – я россиянка, москвичка, и меня с дружелюбным нетерпением ожидают в восьмом классе 101 – й школы Краснопресненского района столицы.