Валерий Пикулев - История и тайны Северной столицы. Загадки земли сестрорецкой

– Эй, ребята! Идите сюда, чего стесняетесь? – обратился к ним старик, сняв очки и хитровато щуря глаза. Делать было нечего, приходилось принять приглашение…

Новый дачник, снимавший комнатёнку с верандой у соседей Звягинцевых, маленький толстенький очкастый старичок, – он походил скорее на историка или ботаника, но только не на художника. В белой детской панамке, – ему бы ещё сачок в руки! – уходил он с неразлучным мольбертом утром, а домой заявлялся лишь к обеду. Пообедав же, вновь исчезал, уже до вечера. И где целыми днями шлялся, где пропадал?

Вечерами его частенько видели на пешеходной дорожке, близ озера: примостится где-нибудь с мольбертиком и наносит редкие мазки акварели на лист, подолгу разглядывая свою мазню. Днём же его можно было встретить лишь в поле, и то невзначай. Здесь его привлекали места, не совсем… скажем, популярные: болота, участки леса с замшелым валежником, древние развалины и прочая рухлядь. Вот и сейчас…

Художник смешал краски, зелёную и жёлтую. «Настоящие мастера, – вспомнил он, – когда смешивают краски, наносят первый мазок на камзол… а мне… – старик наложил мазок на плотный лист ватмана, – а мне придётся вот так», – он долго разглядывал буроватое пятно и затем удовлетворённо хмыкнул. Похоже, вышло что надо!

Семён Ильич вновь оглядел развалины. «В таких местах и происходили шабаши ихние… Да и тропа сворачивает загодя недаром: боятся люди заходить-то сюда. Вот, не знают наверняка, а чувствуют… Ну, поработаю здесь два-три денёчка, а после, – он установил мольберт поудобнее, – а там нехудо бы и на Глухое наведаться. Там, ведь, тоже…» – Он застыл с кистью в руке. А с чего же, собственно, всё начиналось?

Началось же всё это давно. Ещё будучи студентом института Культуры, заинтересовался Семён бытом и народными преданьями древнего населения Северной Ингерманландии, а точнее, северо-западной её части.

Северная Ингерманландия… Некоторые считают столицей её город Туаксава (нынешний дачный посёлок Токсово), другие же переносят её западнее… – к старой финской границе, к реке Сестре…

С более обжитóй, Южной Ингерманландией, было понятнее. Её столица, Саара-мойза, окрещённая новгородцами по созвучию и без особых затей в Царскую Мызу, а потом и вообще, чтоб без дураков (ох уж эти русские!), – в Царское Село, сохранила и быт и традиции… И не даром же к югу от Невы, на Лысой горе, что в Пятигории, близ Дудергофа, можно ещё и сейчас обнаружить остатки древнего кладбища с финскими или похожими на финские фамилиями на камнях!

И там же приметы более поздних эпох: остатки строений Главного полигона русской армии, на брёвнах которых, разбираемых садоводами для строительства дач, кое-где можно было заметить вырезанные ножом и почерневшие от времени: «поручик Бенкендорф… корнет Лермонтов…».

И не даром же Можайский в тех местах проводил испытания первого в мире «самолёта», заметка о которых появилась сперва в «Сатириконе», что какой-то там чудак… а потом уже, в советское время… что первый в мире!

Семён объездил тогда всё Пятигорие в поисках следов былой культуры. Был он и на Вороньей горе, на которой во время блокады Ленинграда размещался немецкий наблюдательный пункт (до сих пор от него, в зарослях орешника, остались элементы подъёмных механизмов на бетонных столбах с вращающимися без скрипа и скрежета, – крупповская сталь, немецкое качество! – колёсами на подшипниках. А рядом, – ржавые, заклинившиеся и заменяемые каждый сезон «современные» подъёмники для горнолыжников!). Бывал и на Ореховой, что совсем рядом, – с которой в конце лета увозят груды лесных орехов в корзинах, а то и просто, в наволочках! Переходил по плато (а именно, на нём и стояли огромные орудия, обстреливавшие Ленинград во время блокады!) и на Лысую гору…

Семён Ильич задумался… А задуматься было над чем! Ведь, эти места, – вся нынешняя Ленинградская область! – в 1617-м году, ещё при царе Михаиле Фёдоровиче, по Столбовскому договору (до сих пор стоит памятный камень близ села Столбово, что в приладожье) отошли к шведам. Присоединены же к России они были лишь в 1721-м году, по Ништадтскому договору. И выходит… А то и выходит, что Великий Пётр строил столицу Российской империи не просто «на болоте», а на болоте, что на шведской территории! – Вот потому он и был Великим! Художник ухмыльнулся.

А потом… Потом он как-то очутился в картографическом отделе, в Публичной Библиотеке, и вот там… – ему вновь вспомнились далёкие деньки юности, – там, в отделе картографии, попалась на глаза старинная карта: долина рек Сестры и Чёрной. На ней озера Разлив не было и в помине (оно появилось после 1721-го года, когда английский плотинный мастер Венедикт Бэер, выписанный Петром, сделал плотину для оружейного завода). И вот на той карте были помечены места капищ древних ингерманландцев! И если наложить ту карту (вернее, кальку с карты, сделанную им ещё тогда) на современную карту-километровку, – он уже много раз проделывал это в поисках ответа на свои вопросы, – места древних капищ удивительным образом совпадают с развалинами: и здесь, и там, на Глухом озере…