Отвратительное ощущение! Мозги съежились от ужаса и обиды. Я опустилась поглубже в ванну, чтобы согреться и вернуть разлетевшиеся мысли.
О чем я до этого думала? О том, что, когда позвонит шантажист, надо постараться договориться с ним о встрече. Повести разговор нужно так, чтобы он не испугался и сам захотел со мной встретиться. Например, предложить ему денег. Интересно, какая сумма его устроит? Хватит ли десяти тысяч?
Глупо, рискованно с ним встречаться. Тем более глупо самой начинать разговор о деньгах. Но другой возможности узнать, как и что произошло вчерашним вечером, нет. Он, конечно, будет настаивать, что Марину убила я, но утверждать, что был в момент убийства в Марининой квартире, не может. Скорее всего, дело было так: я рассказывала о своей несчастной жизни и по-пьяному грозилась убить сестру, а потом попросила его подвезти к дому Марины. Он остался ждать внизу в машине, а я поднялась к ней. И… Что было дальше? Не дошла, уснула на подоконнике в подъезде? Но как же тогда пиджак и так далее? Наверное, все же дошла. Марина открыла, мы выпили, а потом я ушла… Кто-то явился следом, убил ее, а шантажист подумал…
Я не помню, чтобы вчера встречалась с сестрой. Я с ней не встречалась! Я не пила с ней коньяк! Мы не разговаривали! Я ведь даже не знала, жив ли ее ребенок, мне отчим сегодня сказал. Не могла же я забыть о ребенке?
О ребенке никак не могла.
И не спросить о ребенке у сестры я не могла. Значит, мы с ней не разговаривали.
Или я все же забыла.
Все забыла. И то, как убила сестру, тоже забыла.
Слишком много фактов говорит за то, что я просто забыла.
Почему же он все не звонит? Или он все-таки не шантажист, а просто свидетель убийства? Зачем тогда стал записывать мой пьяный бред? Тоже для свидетельства? Откуда он мог заранее узнать, о чем я стану говорить? Или не знал заранее, просто у него случайно с собой оказался диктофон? Заинтересовался и стал записывать, а потом… Да-да, что потом? Испугался, стал за мной следить, хотел предотвратить убийство, но не успел? Увидел, как я выхожу с ножом из подъезда, бросился к Марине, увидел, что она мертва…
Бред какой-то! Он бы сразу сообщил в милицию.
Позвонил бы уж скорее, что ли, денег потребовал бы, ответных услуг… Так можно сойти с ума! Если он в течение часа не позвонит, я точно сойду.
Я выпила еще коньяку, закурила.
Знать бы, какой именно информацией он располагает и какие такие у него доказательства. Фотографии, как я вхожу в Маринин подъезд и как из него выхожу? Нож с отпечатками пальцев? Бред. Ну, пленка с записью моих откровений. Что еще? И есть ли что-то еще?
Для милиции и ее вполне достаточно.
Для милиции достаточно, а для меня?
А для меня единственным неопровержимым доказательством будет моя память. Мне нужен толчок, только толчок, чтобы вспомнить, как я провела вчерашний вечер.
Вода в ванне остыла. Сигарета, оказывается, давно потухла и размокла в пальцах. Я выдернула пробку, вылезла, завернулась в полотенце – у меня большое такое, почти как простыня, мягчайшее нежно-голубое полотенце – и пошла в спальню, прихватив с собой телефон и коньяк. Стянула покрывало с кровати, нырнула под одеяло, прямо так, в полотенце, голышом. Глотнула из горлышка коньяку. Закрыла глаза, вытянулась. Погрузиться в транс – вот что мне нужно. Когда-то у меня такое получалось легко. Да, погрузиться в транс и проверить…
Я убила сестру!
Никаких воспоминаний не возникло.
Я не убивала свою сестру!
Состояние блаженной невиновности, которое овладело мной на улице, когда я вышла от матери, ко мне не вернулось.
В детстве у меня бывали галлюцинации, но не такие, как у сумасшедших, не от болезненного состояния. Просто я представляла картину – обычно страшную, пугалась, и представление делалось навязчивым. Я не могла от него избавиться, все представляла, представляла, до тех пор, пока картина не становилась видимой. Потом я научилась управлять своими придуманными картинами, не доводить их до галлюцинаций. Я знала, когда нужно остановиться. А может, я и в детстве не хотела останавливаться, допугивала себя до конца?
Представить до конца и допугать – вот что сейчас мне нужно сделать. Я должна вызвать галлюцинацию убийства.
…Я взрезаю шкуру апельсина ножом с костяной ручкой. Марина сидит напротив меня, потягивает из рюмки коньяк «Арарат», так, только из вежливости, чтоб не обидеть меня, пить ей не хочется да и нельзя – она ходит кормить ребенка. Она вся теперь посвящена своему ребенку. И говорить может только о нем.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу