Николай Зорин - Ловушка памяти

Я опустилась на скамейку. Достала из кармана конфету, машинально развернула, машинально откусила и стала жевать. И тут я ее увидела. Юля стояла на противоположном конце двора у дома напротив и безучастно смотрела куда-то вдаль. Меня она не видела, потому что стояла спиной.

Я так ей обрадовалась! Вскочила со скамейки и хотела бежать к Юле, но сообразила, что это небезопасно: если я поведу ее через весь двор – нам надо на крышу, а значит, к нашему подъезду, – нас может увидеть кто-нибудь, та же Юлина мама, и рассказать Димке. Здесь, на скамейке, за деревом, меня из окон не видно, но стоит выйти на открытое пространство, и буду просматриваться как на ладони. Нет, бежать к ней нельзя, но что же делать?

Я тихонько позвала ее, даже не надеясь, что она меня услышит:

– Юля!

Совсем тихонько позвала, но она услышала. И обернулась. И заулыбалась. И сделала два тяжелых шага мне навстречу. И остановилась. И замерла.

Ну что же ты?! Иди, иди сюда! Я ужасно разнервничалась и, сама того не замечая, вцепилась в деревянную спинку скамейки, старая краска вошла под ногти.

Юля стояла, прижимала к животу зеленый свой мяч и не двигалась с места.

– Юля! – не выдержала я и громко позвала ее, рискуя, что услышит весь наш чертов дом. – Юля!

Она перехватила мяч поудобнее и побежала, громко топая неуклюжими ногами в тяжелых ботинках. Остановилась возле кустов, нырнула в заросли и вернулась оттуда уже без мяча.

– Ди-на… – Юля подбежала ко мне. – Мяч! – Она показала рукой на кусты. – Кры-ша!

Какая же она умница, моя Юля! Ни один человек на свете не понимал меня так, как она, – ни бабушка, ни Димка, ни даже мама.

Мы поднялись с ней на крышу. Юля сидела на бордюре – я крепко держала ее за руку, – показывала вниз, на заросли, где она оставила мяч, и все повторяла: «Ди-на, мяч, кры-ша…» А я все пыталась ей объяснить, почему меня так долго не было, и скармливала конфеты.

– Понимаешь, Димка, мой брат, не хочет, чтобы мы с тобой играли. Но это ничего, мы будем приходить сюда, на крышу, – здесь ему нас не найти. А когда-нибудь все-таки съездим на кладбище. Помнишь, я тебе обещала? Там хорошо, спокойно, тихо и можно ни от кого не прятаться. Там моя мама и бабушка. Там много цветов и деревьев, а памятники попадаются такие красивые! У моей мамы тоже очень красивый памятник, а у бабушки просто крест. Мы обязательно туда как-нибудь съездим, и ты сама все увидишь. А с мячом ты хорошо придумала, ты просто умница, Юля! Я очень по тебе скучала.

Я говорила и говорила, и никак не могла остановиться – ведь больше недели я, в сущности, молчала: наши разговоры с Димкой не в счет, потому что они – не то, совсем не то! Только с Юлей я говорила по-настоящему, так, как хочется мне, а не Димке. Скорее всего, она почти ничего не понимала, да это и неважно. Я говорила наконец-то свободно и так увлеклась, что не заметила, как выпустила Юлину руку. И не почувствовала, что на крыше мы уже не одни.

– Ди! – испуганно вскрикнула вдруг Юля, вытянула вперед руки, словно защищаясь от кого-то. И отпрянула назад, и… начала терять равновесие. А я растерялась. Я совершенно растерялась!

– Динка!

Меня отбросило назад, от бордюра, от Юли – в тот момент я не поняла, что это был Димка. Увидела и поняла я, когда Димка был уже возле нее. И еще поняла, смутно, неопределенно, что он здесь лишний, что спасти должна я, что Юля Димки боится, что Димка – враг, общий наш враг. И бросилась к бордюру спасать, защищать. Она судорожно пыталась ухватиться за край, но тело ее слишком сильно накренилось назад, а руки не находили опоры. Димка, нагнувшись, стоял над ней, широко расставив ноги и руки, словно загораживал от меня. И тут я увидела, как легким, почти незаметным движением он толкнул ее. Юлины ноги в тяжелых ботинках задрались вверх – и ее не стало. Я слышала, как страшно закричал Димка, бросился на меня и повалил на пол крыши, но ничего уже не чувствовала и не видела. Только пустой бордюр, на котором больше никто не сидел.

Солнечный свет пробивается сквозь тонкую занавеску спальни. Новое утро. А выход так и не найден. Выход найти невозможно! Даже во сне он не может об этом забыть, даже сон не дает ему отвлечься.

Сегодня годовщина их свадьбы. Девять лет вместе… Вернее, не так: восемь – действительно вместе и год – условно.

Мужчина поворачивается к жене – та спит, дыхание ровное и спокойное, но у губ и на лбу скорбные складки. Они появились за этот год, год условного их сосуществования. Пройдет совсем немного времени, и она превратится в самую настоящую старуху, если выход не будет найден.