Елена Михалкова - Пирог из горького миндаля

Выбежавший на крики Лелик замер на краю поляны, оторопело моргая. Двое мальчишек катались в траве, вцепившись друг в друга. Лица были перепачканы грязью. Пашка отчаянно пытался сбросить с себя мелкого противника, но тот был изворотлив, как хорек, и дрался с яростным ожесточением.

– Разнимите их! – Женька вопила в полный голос. – Она его убьет!

Она?

И тут Лелик понял, кто Пашкин враг. Лицо Тишки было так страшно искажено, что он не узнал ее. Лелик никогда не думал, что мелкая девчонка может так биться. Пашка был сильнее, старше и втрое тяжелее. Он мог прихлопнуть Тишку одним ударом, как комара. Но девочка стремительно уклонялась, молча кусала его, не обращая внимания на тычки, и в глазах ее горело такое бешенство, что Лелику стало страшно.

Набежали взрослые, вокруг замелькали высокие фигуры. Кто-то, ругаясь, оттаскивал девочку, кто-то помогал Пашке подняться.

– Вы что тут все, озверели?!

– Янина! Ты с ума сошла?

– Господи, они опять дерутся!

– Принесите воды кто-нибудь!

Пашка отошел в сторону, пошатываясь. Он выглядел растерзанным. Кровавые полосы на щеках, следы от укусов на предплечьях… Парень потер лицо, захныкал и превратился в маленького обиженного мальчика.

– Господи, Пашенька!

Тамара выскочила откуда-то из кустов, обняла сына, прижала к себе. Тот схватился за ее руку, как утопающий.

– Мам, клянусь, я ничего не сделал! Она на меня просто так бросилась!

– Правда, без всякого повода, – подтвердила бледная Женька.

Тишка обвела всех безумными глазами. Взгляд остановился на Пашке, и Тамара непроизвольно вскинула руку, словно защищая сына.

– Ты убил моего кота, – хрипло сказала Тишка. Жутковатый контраст между детским личиком и бешенством, звучащим в ее голосе, заставил взрослых переглянуться.

– Что?

– Ты убил моего кота!

– Какого еще кота?! – завопил Пашка. – Люди, да она психованная!

Тишка сделала шаг к нему, и Юра схватил ее за плечо.

– Янина, что здесь…

– Ой. Кто-то снова подрался?

Юра осекся при виде Вероники, вышедшей на поляну со своим обычным отрешенным видом. На руках ее угнездился маленький черный котенок, которого девочка рассеянно гладила по спине.

– Дымчик, – прошептала Тишка.

Котенок крутил головой, живой и невредимый, и таращился желтыми глазами.

Но кто же тогда был на липе?

Осуждающее молчание стало физически ощутимым. Невинно пострадавший от рук бешеной дикарки Пашка сидел, уткнувшись в мать. Жертва, несчастный парень, затравленный мелкими неудачниками – ею и Леликом.

– Ни разу сдачи не дал, – прошелестела тетя Люда. – Пальцем не тронул. Джентльмен!

Если бы Тишка могла, она бы рассмеялась. Но в голове ее царил хаос. Она не в силах была осознать, что произошло. Пашка убил другого котенка? Но черный был в поселке лишь один…

Девочка обвела непонимающим взглядом Женьку, Пашку, тетю Люду, Тамару, прижимавшую к себе сына, и задержалась на Лелике.

«У меня мышь пропала. Бойцовская, любимая».

Вспышка сверкнула перед Тишкой и озарила безжалостным светом ее любовно выстроенное гнездо, над которым болталась игрушка – черно-серая королевская мышь, украденная у Лелика.

Если бы она забралась в гнездо, то увидела бы, что это не котенок.

Но она не забралась. Пашка точно все рассчитал.

И речь подготовил правильную, которая должна была убедить ее, что он расправился со зверьком.

Тишка вскинула голову и увидела мать, бегущую к ним от дома.

С беспощадной ясностью она поняла, что ей никто не поверит. Можно привести взрослых к ее гнезду, но Тишка знала, что мыши там не будет. Кому раскрыл Пашка тайну ее укрытия? Кто бы ни был этот человек, он вскарабкался на дерево, снял мышь и исчез. Никаких следов Пашкиного замысла не осталось.

– А вот это, братцы мои, уже чересчур!

Прохор возвышался над Тишкой, гневно сдвинув брови: Саваоф, карающий сошедшее с ума человечество.

– Ты зачем Пашу обидела?

Тишка разлепила губы. Она больше никогда и никому не станет врать в этом доме. К черту деда. К черту их всех, взрослых лжецов!

– Потому что он мразь, – отчетливо сказала она в тишине.

– Мы уезжаем завтра утром, – сухо сообщила мать. – Ты довольна?

Если бы она попыталась расспросить Тишку, девочка все бы рассказала. Но Татьяна слишком устала. Больше месяца кроличьих танцев перед пастухом закончились ничем, потому что у ее дочери сдали нервы. Она не хотела слышать никаких объяснений. Несправедливая, иррациональная обида разбухала в ней, и Татьяне стоило больших трудов удержать ее внутри.