Елена Михалкова - Пирог из горького миндаля

Женька – тот самый ревнивый сосед.

Я помню ее тем летом. Дерзкая, азартная, демонстративно плюющая на нас, маленьких зануд.

Иногда в Женьке просыпалось благородство и даже самоотверженность. Я называл это «Приемные часы». Правда, график работы был неизвестен. В ней приоткрывалось окошечко, в которое могли постучаться живые люди и получить ответ. Может быть, на короткое время Женька даже допускала, что просители не слишком отличаются от нее.

Хотя вряд ли.

Все-таки в ней была очень сильна врожденная уверенность, что она – королева эльфов, а вокруг туповатые орки.

Меня она презирала. Мелкий задохлик. Да еще и лопоухий! Обнаружив, что я умею рисовать, она пыталась заставить меня изобразить себя в образе амазонки. Я нарисовал как мог – лишь бы она отвязалась! Ссориться с ней мне не хотелось.

В итоге получилась красивая женщина верхом на лошади. Сходство с Женькой ограничивалось короткими волосами, зато я наделил ее сногсшибательной фигурой и надеялся, что моей заказчице это придется по душе.

– Ничего себе сиськи! – сказала Женька, внимательно рассмотрев наездницу. – Слышь, спирохета! Я просила нарисовать меня, а не твои влажные фантазии.

Я-то надеялся ей польстить!

После этого она утратила ко мне всякий интерес. Кроме разве что энтомологического.

Мы все для нее были букашками. Кроме Прохора и, пожалуй, Пашки. И, кажется, обоих она люто ненавидела – именно за то, что приходится их уважать.

Но к маленькой Тишке Женька внезапно прониклась покровительственными чувствами. Может быть, ее привлекало, что сестра не ищет ее дружбы. Но скорее – что она не ищет дружбы деда. А может, было что-то еще, о чем я не знаю.

Помню, Янка пошла купаться и потеряла какую-то девчачью драгоценность, болтавшуюся у нее на шее. Как она ревела! Даже бабушке побежала жаловаться, чего никогда не делала. Почему-то важна была для нее эта блестяшка. «Он свалился, когда я переплывала речку!»

Пашка ухмылялся. Вероника равнодушно пожимала плечами. Взрослые мимолетно посочувствовали и отправились по своим делам.

И тут явилась Женька.

– Показывай, где вы плавали! И кончай реветь! Твоя распухшая морда оскорбляет мое эстетическое чувство.

Может, Тишкина зареванная физиономия и впрямь действовала ей на нервы. Но Женька ныряла полтора часа, пока глаза у нее не стали краснее земляники. Я наблюдал из лесных зарослей, как она раз за разом набирает воздух, уходит в прозрачную глубину, как ее тело скользит, изгибаясь, над донным песком. Она выныривала, отдыхала и снова ныряла, пока ее не начала трясти дрожь.

– Хватит! – Тишка давно перестала реветь. – Достаточно!

– Я сама решу, когда достаточно, – отрезала Женька.

И снова плыла у самого дна. За ней в воде поднимались дымные струйки песка, который она просеивала между пальцами.

Женя так ничего и не нашла. Когда она выбралась на берег в последний раз, я испугался, что сейчас ей придет конец. Она выглядела как гигантская издыхающая рыбина. Тишка тоже запаниковала: метнулась к поселку, потом начала звать на помощь…

– А ну заткнись!

Женька прохрипела это из последних сил.

– Орешь, как будто тебя в задницу клюнули.

Она прибавила несколько крепких матерных слов, и я немного успокоился. Кто ругается, тот не помирает. Так я думал тогда, и хотя с возрастом выяснилось, что обобщения здесь не работают, в отношении Женьки я оказался прав.

После завтрака выглянуло солнце, и Алексей с Женькой решили прогуляться. Кажется, дом действовал им на нервы. А может быть, виной всему была я.

Слишком толстый слой воспоминаний окутывал нас. Словно вата – новогодние игрушки.

Я осталась одна. Ареал моего обитания постепенно расширялся: я уже поднималась в мансарду, заглядывала на второй этаж. Пора навестить самых старых призраков.

Сегодня мне было легче это сделать. Во-первых, в доме находились другие люди, и это внушало уверенность. Из-за их присутствия крепкий настой времени как будто был разбавлен водой. Его можно было пить без боязни отравиться.

Во-вторых, все комнаты изменились почти до неузнаваемости. Новая мебель, другие шторы – и все выглядит иначе.

Я собралась с духом. Выцветшие розы на обоях кланялись мне, когда я шла к гостиной. К той комнате, где я когда-то убила человека.

Несомненно, Прохор все там переставил. Интересно, сохранился ли портрет на стене, свидетель моего преступления?

С этой мыслью я распахнула дверь и окаменела.