Владимир Никифоров - Снайперы (сборник)

На зимних каникулах Клим ушел в лыжный поход по районам области. Выходили с рассветом, на склоне дня располагались в новом селе, обычно в школе, сытно обедали (а по сути, ужинали) в районной столовой с присутствием комсомольских начальников, вечером встречались в клубе с молодежью, давали концерт, устраивали танцы. А Клим успевал еще забежать в местный книжный магазин и однажды ему повезло: он купил томик избранных произведений писателя-эмигранта, о котором ему столько рассказывала Соня, называя его непременно полным именем: Иван Алексеевич Бунин. В походе он простудился, и его положили в училищный лазарет – отдельную комнату с белоснежными стенами и стерильно чистой постелью. Он раскрыл книгу, вчитался и вдруг подумал о себе в манере Ромашова: «Он припал к неряшливо изданной книжке, как к роднику с холодной и чистой водой». Особенно его потрясли «Митина любовь» и «Солнечный удар». Как права Соня, думал он, прочитав «Митину любовь»: только женщина, которая сама любила и страдала, может понять того, кто любит. А после фразы в самом начале «Солнечного удара» «…и блаженно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она под этим легким холстинковым платьем…» закрыл глаза и увидел перед собой Соню, и ему захотелось, чтобы она пришла к нему. И Соня пропела в приоткрытую дверь голосом Шурочки из «Поединка»: «Арестантик, арестантик! Я вам калачик принесла!», прошла к его кровати, а он вдруг понял, как много в ней женского, скрываемого «холстинковым платьем»: небольшие, но острые груди, широкие плоские бедра… «Бунин? – удивилась и обрадовалась Соня. – Иван Алексеевич? Где ты его достал?» – «В Таловке, – прохрипел Клим. – Там была только одна книга, я прочитаю и подарю вам». – «На Восьмое марта, ладно? Ты ведь хочешь поздравить свою любимую классную руководительницу?» Клим покачал головой: «Восьмого марта нет классных руководительниц, есть только любимые женщины». Она погладила его по плечу, а он схватил ее руку и ощутил, как она подрагивает. «А я тебе тоже купила подарок на Двадцать третье февраля – пластинку!» – «Ларго Аппассионато?» – спросил Клим дрогнувшим голосом. Она распахнула глаза, и они стали такими большими, блестящими, глубокими, что Клим опять по-ромашовски подумал о себе: он утонул в ее бездонных глазах. «Ты придешь ко мне, и мы поставим и будем слушать!» – «И я скажу, – прошептал Клим, – Да святится имя твое! Ты обо мне помнишь? Помнишь? Помнишь?» – «Кли-им! – взмолилась Соня и поднялась на ноги. – Так нельзя! Тебе нравится ходить по краю пропасти, это тебя возбуждает, но я-то давным-давно там, внизу!» – «Простите меня», – сказал Клим и отвернулся к стене. «И когда выйдешь на свободу, арестантик мой бедненький, не ешь меня глазами, прошу тебя, продержись еще месяц!»

Через месяц Климу исполнилось шестнадцать, Соня пришла в класс, и курсанты поздравили его, а когда все разошлись и они остались одни, Соня строгим командирским голосом сказала ему, чтобы он отпросился до завтра по случаю дня рождения и пришел к ней в семь часов. Была она в этом момент особенно красивой: в белой блузке, с короной мягко блестевших волос, с румянцем на обычно матово-бледных щеках. И в который уж раз Клима поразила девическая тонкость ее черт. Но глаза какие-то были нездешние, она смотрела на Клима, но видела что-то свое. Он пришел к ней, они сели за стол и выпили за Клима, но Соня, вместо того чтобы опроститься и раскрепоститься, долго и мучительно оправдывалась – непонятно перед кем: «Почему мне нельзя любить тебя? Потому что мне много лет? Но ведь я чувствую себя твоей ровесницей! Неужели все дело в дате, указанной в паспорте? Хотите, я выброшу его? Я уничтожу все документы о своем возрасте, и тогда у вас будет полное основание судить меня – но только за то, что я уничтожила документы! Мне скажут: ты воспитатель, ты его учительница! Да, это так! И сегодня я подала заявление: прошу снять с меня классное руководство! Да, скажете мне вы, он – ребенок! Но он был ребенком до вчерашнего дня! А сегодня ему исполнилось шестнадцать, теперь он – юридически взрослый мужчина! Тебя накажет Бог, – говорят мне они, – ты совершаешь прелюбодеяние! А я истинно говорю вам: я не прелюбодеяние совершаю, а любовь! Вспомните притчу о праведнике и грешнике! Кого Бог приблизил? Того, кто грешил! Небеса могут наказать меня, но они могут и простить! А я всю жизнь жила не по небесному закону, а по людскому, который не дает права на грех!» Она сделала движение, и Клим испугался, что она хлопнется сейчас на колени, но Соня всего лишь распростерла руки: «Как я завидую Але! Она любила всегда! И ничего не боялась!