Александр Альберт - Сенатор

– А вот так, пальцы сделайте ковшиком и берите! – показала.

Ящик больше чем наполовину был опустошён.

– Это что, и они, работники, так закусывали: руками?

Варя отвернулась, закрыв глаза ладонью. Глухо, не оборачиваясь:

– Простите меня, я ложки из дома приносила, да они их с собой позабирали. Принесу – а они заберут…

– Хватит, Саня, – не выдержал дядя, – девушку до слёз довёл! Не виновата она! Сюда бы этого многозвёздного генсека да заставить его закусить вот так! Хватит! – Он поднял налитый стакан, чокнулся о его, стоящий: – За встречу! Всегда рад тебя видеть, племяш!

Он выпил залпом.

И Летов выпил глотками, потом, угнувшись, ждал, когда пройдёт желание желудка выкинуть тёплый вонючий яд.

– Пойдём, Саня! Прости нас, Варвара, и запиши за мной.

Дядя Миша засунул обе бутылки в карманы пиджака и пошёл на выход. Летов, захватив стоявшую на полу обувь, пошёл следом.

Ему было стыдно.

Шесть лет назад в космос улетел почти его ровесник, Юрка Гагарин.

В Москве с невиданным размахом собираются отметить пятидесятилетие Октябрьской революции.

И война окончилась двадцать два года назад…

В доме, где за два с половиной года до начала войны, вьюжной февральской ночью, в годовщину гибели крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец», родился он, Летов, в горнице был накрыт стол с немудрёными деревенскими закусками и городскими, что удалось купить. Посреди стола стояла початая четверть самогона.

«И где только сохраняют такие бутылки?» – подумал Летов.

Они сидели за столом, когда с работы пришла Зоя Власьевна, жена дяди; слухи донесли ей о приезде родственников.

– Тёть Зой, а почему у вас в колхозе подсолнухи такие? – Люда показала на букет в банке с водой.

– Да обыкновенно. В область семена пришли, и их через сито. Крупные – себе, на еду, может, на продажу, а может, за взятки, кто богаче. Остальное – в районы, там тоже сита есть. Даже здесь, в колхозе, сита есть. И сеем мы то, что семенами и назвать нельзя, – высевки, отбросы. Пять процентов всхожесть.

– Но зачем же вы их сеете? – не вытерпел Летов.

– А попробуй не посей – через неделю ни председателя, ни меня, агронома, не будет. Да ещё и посадят. – Помолчала. – И во всём так…

– Но вы же коллективное хозяйство, а не государственное, сами – коллектив? – не унимался Летов.

– Крепостные мы! – отрезала тётя. – Нашим только десять лет назад паспорта давать стали! А крепостными так и оставили.

Дядя Миша встал:

– Всё, кончили беседы! За встречу, за вас, дорогие родственники! – и поднял стакан. – За тебя, Саня, моряка! – Выпил, захрустел малосольным огурчиком.

Летова хмель не брал, да он и не старался налегать на спиртное. Шесть лет не был он в этом доме. Извинившись, встал, прошёл на кухню, сел на лавку под маленьким окном, глядящим в огород, закурил.

Ничего не изменилось с той февральской ночи 1942 года, когда впервые отметилась память об этой кухне. Та же полка, висящая на стене за тем же старым потемневшим столом, та же небольшая загородка с левой стороны печи, то же подполье под русской печью, где он прятался с мамой, и, наверное, не в первый раз. Сейчас перед загородкой стоит табуретка, на ней – знаменитый ведёрный тульский самовар, а тогда здесь в исподнем стоял его дедушка Афанасий Сергеевич Брянцев.

(Самовар и швейную машинку «Зингер» – единственное, что успели закопать в огороде перед стремительным приходом немцев.)

В кухне полумрак, светильник стоял, очевидно, на грудке печи. И в какой-то момент он видит перед собой дедушку, зажимающего левой рукой живот; из-под руки течёт, окрашивая белую рубаху, что-то чёрное. И слышит его голос: «Зоя, меня убило…»

Наверное, он не спал в ту ночь. В доме была только его мать. Бабушка ещё вечером ушла в Приют, где в немецком лазарете лежал раненный в колено предыдущим днём младший дядя – Валя. Он слышит стук в окно находящейся рядом, за дощатой перегородкой, комнаты, бежит к нему, протаивает своим дыханием в заиндевевшем стекле кружок, через него видит лицо бабушки и кричит: «Бабушка! Бабушка! А нашего дедушку убило!»

Дедушка Афоня был убит разорвавшейся в горнице миной; маленький осколок пробил доску и прошил его тело со спины. Память об этом времени цепко держится в его существе – не удалить!

В сенях послышались детские голоса. Летов встал, смахнул набежавшие слёзы.

Входная дверь открылась, в дом разом пытались ворваться оба мальчика: его семилетний Андрей и пятилетний братан Саша.