Пер Валё - Рейс на эшафот

Мартин Бек должен был знать о нем почти все, однако знал, как ни странно, немного.

Конечно, ему были известны наиболее важные события и, в общих чертах, характер Стенстрёма, его достоинства и недостатки, но к этому мало что можно было добавить.

Порядочный парень. Честолюбивый, упрямый, ловкий и сообразительный. Вместе с тем он был немного робкий, чуточку наивный, совершенно лишенный рвения и к тому же неуравновешенный. Но кто без этого?

Может быть, он мучился комплексом неполноценности?

Например, по отношению к Кольбергу, который часто сыпал цитатами и заумными софизмами. Или по отношению к Гунвальду Ларссону, который как-то раз за пятнадцать секунд вышиб ногой дверь и одним ударом лишил сознания больного психопата, вооруженного топором. Стенстрём тогда стоял в двух метрах и размышлял, как поступить. Или по отношению к Меландеру, выражение лица которого всегда оставалось бесстрастным и который никогда не забывал о том, что один раз увидел, услышал или прочел.

А кто в подобной ситуации не страдал бы от комплекса неполноценности?!

Почему он так мало знал о нем? Может быть, потому, что недостаточно внимательно наблюдал? Или потому, что и наблюдать-то было не за чем?

Мартин Бек, растирая кончиками пальцев кожу у корней волос, рассматривал предметы, которые Кольберг раскладывал на столе.

Стенстрём всегда отличался педантичностью. Например, его часы непременно должны были быть отрегулированы с точностью до одной секунды. Об этой же аккуратности свидетельствовал и порядок в его письменном столе.

Бумаги, бумаги и снова бумаги. Копии рапортов, записи, судебные протоколы, инструкции, специальная юридическая литература. Все это было разложено аккуратными стопками.

Наиболее личными среди этих вещей был коробок спичек и нераспечатанная пачка жевательной резинки. Так как Стенстрём не курил и не жевал резинку, эти вещи, очевидно, предназначались для тех, кого он допрашивал или, что наиболее вероятно, для тех, кто приходил к нему просто поболтать.

— Если бы в том автобусе сидел я, то сейчас в моих ящиках рылись бы вы со Стенстрёмом. И работенка была бы потрудней. И наверняка вы сделали бы открытия, бросающие тень на светлую память об усопшем, — тяжело вздохнул Кольберг.

Мартин Бек примерно представлял себе, что творится в ящиках Кольберга, однако воздержался от комментариев.

— А здесь нет ничего, что бросало бы такую тень.

Мартин Бек и на этот раз не ответил. Они молча просматривали бумаги, быстро, но тщательно. Среди них не было ни одной, которую нельзя было бы сразу распознать и оценить по степени важности. Все записи и документы относились к тем расследованиям, в которых принимал участие Стенстрём и о которых им было хорошо известно.

Наконец остался только один — большой серый конверт, запечатанный и довольно толстый.

— Как ты думаешь, что в нем? — спросил Кольберг.

— Раскрой и посмотри.

Кольберг повертел конверт в руках.

— Очень тщательно заклеен. Смотри, сколько клейкой ленты. — Он пожал плечами и разрезал конверт ножом для бумаги, лежавшим на подставке чернильного прибора. — Ага, — сказал Кольберг. — Я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией.

Он просмотрел пачку снимков, потом разложил их перед собой.

— Я и не догадывался о его увлечении.

— Это его невеста, — почти беззвучно произнес Мартин Бек.

— Да, конечно, однако я никогда бы не подумал, что у него такой утонченный вкус.

Мартин Бек рассматривал фотографии ввиду служебной необходимости, не без того неприятного чувства, которое испытывал всегда, когда приходилось вторгаться в то, что в большей или меньшей степени касалось личной жизни других людей. Это было непроизвольное, врожденное чувство, и даже после двадцати трех лет службы в полиции он не мог избавиться от него.

Кольберг не мучился подобными сомнениями. И к тому же он был чувственным.

— Она чертовски хороша! — восторженно сказал он, внимательно разглядывая фотографии. — И на руках стоять умеет. Я и представить себе не мог, что она так впечатляюще выглядит.

— Но ведь тебе приходилось ее видеть.

— Одетой. А это совсем другое.

Кольберг был прав, но Мартин Бек предпочитал не развивать эту тему разговора. Вместо этого он сказал:

— Завтра ты снова увидишь ее.

— Да, — погрустнев, согласился Кольберг. — Это будет не слишком приятная встреча. — Он собрал фотографии и сложил их в конверт, потом добавил: — Ну что, поедем домой? Я подброшу тебя.