Пер Валё - Рейс на эшафот

Оса Турелль изумленно посмотрела на него.

— Как ты можешь это говорить?! У Оке было очень много работы. В последнее время он работал целыми сутками без перерыва!

Рэнн посмотрел на часы и зевнул.

Потом перевел взгляд на кровать, в которой лежала забинтованная фигура, а затем стал рассматривать сложную аппаратуру, предназначенную, очевидно, для поддержания жизни потерпевшего, а заодно наблюдал за строгой медсестрой средних лет, которая контролировала эту самую аппаратуру. Она только что заменила пустую бутыль в капельнице. Ее движения были быстрыми и точными, а сноровка свидетельствовала о большом опыте.

Рэнн вздохнул и снова зевнул, прикрыв рот ладонью.

Медсестра сразу же заметила это и бросила на него короткий недовольный взгляд.

Рэнн уже не один час сидел в этой антисептической палате с голыми белыми стенами и холодным освещением, а до этого долго ходил взад-вперед по коридору перед дверью операционной.

Большую часть времени ему приходилось проводить в обществе субъекта по фамилии Улльхольм, которого раньше никогда не встречал, несмотря на то что тот оказался одетым в штатское старшим помощником комиссара.

Рэнн не относился к способным работникам и не выказывал рвения к самосовершенствованию. Он был доволен собой и своей жизнью, считал, что в основном все идет так, как и положено. Тем не менее в силу этих черт своего характера он был полезным, если не сказать образцовым полицейским. Ко всем делам он относился добросовестно и просто, без всякого желания наживать себе трудности и проблемы, которых по большому счету и не было.

К людям в их большинстве он относился доброжелательно, и большинство относилось к нему так же.

Однако даже при его простодушии и простоте восприятия жизни Улльхольм показался Рэнну невероятно занудным и тупым.

Улльхольм был недоволен всем, начиная от зарплаты, которая, конечно же, была слишком маленькой, и кончая начальником полиции, не умевшим управлять твердой рукой. Его одинаково возмущало и то, что детей в школе не учат послушанию, и то, что в полиции слишком слабая дисциплина. С особенной ненавистью он относился к трем категориям людей, которые самому Рэнну никогда не причиняли никаких хлопот и не заставляли напряженно работать головой: к иностранцам, молодежи и социалистам. Улльхольма, например, возмущало то, что рядовым полицейским разрешено отпускать бороды.

— Ну, усы, еще куда ни шло, — говорил он. — Да и то сомнительно. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

По мнению Улльхольма, начиная с тридцатых годов в обществе не было настоящего порядка. Большой рост преступности и ужесточение нравов он объяснял тем, что у полиции отсутствует солидная военная выучка, и тем, что полицейские больше не носят сабель.

Введение правостороннего движения, по его мнению, было возмутительно необдуманным решением, которое еще больше ухудшило положение в и без того безнаказанном и морально разлагающемся обществе.

— И весь этот бардак усугубляется, — разглагольствовал он. — Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

— Что? — спрашивал Рэнн.

— Бардак. Все эти стоянки вдоль главных трасс. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

Улльхольм был человеком, который все знал и все понимал. Только один раз он вынужден был обратиться за разъяснениями к Рэнну. Началось с того, что он сказал:

— Глядя на эту мерзость и беспорядок, человек начинает тосковать по природе. Я охотно ушел бы в горы, если бы в Лапландии не было так много лапландцев. Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?

— Я сам женат на саамке, — отозвался Рэнн.

Улльхольм взглянул на него со смесью неприятия и любопытства, понизил голос и сказал:

— Это необычно и весьма интересно. А правда, что у лапландок эта штука расположена поперек?

— Нет, — сухо ответил Рэнн. — Это не правда, а широко распространенное заблуждение.

Рэнн удивлялся, почему этого человека до сих пор не перевели в бюро находок.

Улльхольм говорил почти без умолку и каждый монолог заканчивал словами: «Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?»

Рэнн понимал только две вещи. Во-первых, то, что произошло в управлении, когда он задал совершенно невинный вопрос: «Кто дежурит в больнице?», а Кольберг равнодушно порылся в своих бумажках и ответил: «Какой-то Улльхольм».

Похоже, единственным, кто знал эту фамилию, был Гунвальд Ларссон, потому что он сразу воскликнул: «Что? Кто?» «Улльхольм», — повторил Кольберг. «Этого нельзя допустить! Туда немедленно следует кого-нибудь послать! Того, у кого с головой все в порядке».