Татьяна Романова - Фантастика и Детективы, 2014 № 11 (23)

— Стопроцентно произошел обрыв на паутине, — в лабу вошла сменщица. Ни «здрасте, товарищ», ни «как дела, товарищ». Видимо, сделала для себя выводы на предмет евстигнеевской лояльности. — Вероятность подобного обрыва, согласно теореме Нгобо…

— Ничтожна, но существует, — согласно кивнул Евстигнеев, хотя его никто и не спрашивал.

— Товарищи из Артели сделают всё возможное, однако, нам необходимо отработать прочие версии.

— Версии? Какие? — голос Евстигнеева зазвучал неожиданно язвительно. — На паутине обрыв, и мы знаем, что на ее восстановление потребуется лет сто. Но нам-то от этого что? Легче?

— Не сметь! — Сменщица покраснела. — Не сметь паниковать!

— Да кто паникует, товарищ? — ухмыльнулся Евстигнеев. — Мы застряли, а ваша расчудесная Артель, даже если захочет нас вытащить, не сможет прежде, чем все мы умрем. Я не паникую, но и не вижу смысла изображать из себя героя.

— В чем дело? — капитан сменщиков ворвался в лабораторию, и Евстигнееву показалось что стены как-то разом сдвинулись, превращая и без того крошечное помещение в склеп.

— Товарищ биотехник тут… — сменщица повернулась к мужу. — Считает, что мы в безвыходной ситуации. Паникует.

— Глупости! Мы не погибнем. Артель не оставляет своих! — взрокотал капитан, надвигаясь на Евстигнеева.

— Евстигнеев! — следом за капитаном сменщиков в лабораторию втиснулась Софи, заполнила собой всё оставшееся пространство так, что, кажется, даже не осталось места для воздуха. — Прекрати! Товарищи, он просто нервничает… Извините его, товарищи. Он совсем недавно в Артели.

Евстигнееву стало совсем гадостно. Все эти ужимки, прыжки, все эти игры в сильных людей, в героев дальнего космоса, в отчаянных первопроходцев. Никакой целесообразности, никакой честности — сплошной героический комикс. К чему пафос, когда есть простая и очевидная правда — четыре человека застряли на старом паутиноукладчике вдали от обжитого космоса, без всякой возможности вернуться назад. Застряли до самой смерти… Естественной, между прочим. Кислород, пищевые водоросли, вода, медикаменты — всего этого вполне хватает, хоть и без избытка, разумеется. Правда, чтобы выжить, следует избавиться от основного потребителя ресурса — от Арахны. Словно подслушав его мысли, техник Стан повернулась к своему капитану и мужу, и отчеканила.

— Товарищ капитан, в целях оптимизации расходов кислорода, потребуется немедленно скинуть пряху.

— Нет… Погодите! — Евстигнеев внезапно побледнел. Он попытался убедить себя, что это от духоты и от нежелания до конца своих дней делить крошечное пространство с чужими людьми, но дело было совсем не в этом. Арахна! Безупречная, идеальная… Живая. Любимая. Евстигнеев собрался с силами и спокойно, уверенно проговорил, — Погодите. Дайте мне еще с полчаса подумать. Мы не имеем права разбрасываться имуществом Артели, не отработав все возможные версии. Я попробую найти выход. Я… Я справлюсь. Я хочу доказать всем, что я настоящий артельщик! Либерта-а-ате-е-е…

— У вас есть полчаса, товарищ. Уважаю ваш порыв, — капитан похлопал Евстигнеева по плечу. — Ждем вас в кают-компании. Пойдемте, товарищи. Не будем мешать.

Софи, конечно же, догадалась. Сообразила, что дело вовсе не в Артели. Прошипела: «Чтоб ты сдох, псих!» и вышла, больно толкнув Евстигнеева плечом. Он даже не заметил.

Наверное, Евстигнеев полюбил Арахну еще тогда, когда часами любовался на экране волокнистой структурой опистосомы. А в ночь, когда он впервые ощутил всем своим тщедушным телом ее молочную нежность, Евстигнеев понял, что грезил об этом всю жизнь. В чувстве Евстигнеева не было ничего стыдного и ненормального, как бы ни издевалась Софи. Просто ему, как никому другому, оказалась доступна простая формула любви, заложенная в генетический код Арахны. Его разум сумел оценить красоту примитивного уравнения: А + А = любовь. И больше ничего лишнего… Никакой эмоциональной шелухи. Ни сомнений, ни ревности, ни ненависти, ни страданий. Чистый безупречный инстинкт. Еще Евстигнееву было по-своему жаль Арахну, за триста лет так и не получившую удовлетворения. Но, увы, с этим он поделать ничего не мог. «Прости меня, что я не паук. Если б я мог… если б я только мог,» — шептал он в порыве нежности. Арахна молчала.

Теперь же Арахне грозила смерть. И ради чего? Ради того, чтобы трое фанатиков и один когда-то подававший надежды учёный еще пятьдесят, а то и больше лет, толкались по утрам в кают-компании, слушая идиотский гимн?