Татьяна Романова - Фантастика и Детективы, 2014 № 11 (23)

Еще лет пять назад всей этой предыстории Евстигнеев знать не знал. Кроме, разве что, работы «Таксономическое разнообразие полифагов», которую изучал на первом семестре магистратуры. На втором семестре он был отчислен за регулярное непосещение занятий, хотя понятно, что вовсе не это, но скандал с деканом и оскорбительные доводы, которыми Евстигнеев продемонстрировал свое интеллектуальное превосходство над профессором, послужили главным поводом для отчисления. Евстигнеев попытался восстановиться, потом попробовал перевестись в менее престижный университет, но сплетни (особенно в научной среде) распространяются быстрее «пули». Ему отказали. Тщедушный, некрасиво-конопатый, слабый здоровьем, но непримиримый Евстигнеев написал статью, в которой желчно обличал слабоумие и протекционизм, процветающие среди его бывших коллег. В статье он несколько раз употребил слова «коррупция», «маразм» и «искоренить». Ему обещали публикацию сразу в нескольких крупных изданиях, если он сделает текст чуть более скандальным и, помимо уже упомянутых имён, упомянет те, что ему порекомендуют. Евстигнеев согласился с первой частью предложения, но напрочь отказался от второй. В результате статья так и не вышла, зато его немедленно и под благовидным поводом уволили из младших лаборантов небольшого биопроизводства, где он служил на полставки.

Иллюстрация к рассказу Макса Олина

После полугода мытарств, двух десятков немотивированных отказов и одного интервью с кадровичкой богом забытого НИИ, которая честно призналась, что имя Евстигнеева занимает в черном списке позицию номер два («Под номером один у нас налоговый мошенник, но он сейчас отбывает,» — покраснела она и закашлялась) он наконец-то понял, что проиграл. Именно тогда Евстигнеев сперва подхватил ветрянку и спустил всю оставшуюся медстраховку на лечение, а затем зарегистрировался на бирже труда. Там, страдая от жары, переминаясь с ноги на ногу в бесконечной очереди к окошку, где пергидрольная мулатка старательно делала вид, что ей не наплевать на всех этих бездельников, он познакомился с Софи.

В тот день ему исполнилось двадцать девять.

— Ой, да у тебя праздник, — стоящая сзади женщина почти положила подбородок на евстигнеевское острое плечико. Она жарко дышала клубничной жвачкой, и дыхание ее казалось отвратительно липким. — Надо же! У меня тоже.

— Может быть, — Евстигнеев отодвинулся.

— Положено отметить.

Евстигнеев скрипнул зубами от раздражения, но промолчал. Женщина не унималась.

— Тут в кафетерии можно по талонам взять пива. У меня накопилось жетонов на пару кружек.

Если бы Евстигнеев в то утро позавтракал, если бы поужинал днем раньше… Да что там! Если бы не два предыдущих дня на чае без чая и сахара, он бы вышел из очереди и побежал бы прочь и от клубничного дыхания, и от приторной смеси дезодоранта и подмышек, и от несвежих волос… Но он был смертельно голоден.

Евстигнеев не любил женщин. Не в том смысле, что женщинам он предпочитал мужчин. А в том, что если мужчины его кое-как устраивали в качестве объектов коммуникации, то женщины воспринимались как существа нерациональные, нелогичные и вообще неприятные. Не чувствуя ни эмоциональной, ни физиологической потребности в женщинах, Евстигнеев старался держаться от них как можно дальше. Дальше! Еще дальше! Но не тогда, когда вопрос его, Евстигнеева, выживания можно было решить за их счет.

Задыхаясь и едва сдерживаясь, чтобы не зажать нос пальцами, Евстигнеев кивнул.

— Согласен. Пойдемте.

— Софи Зайковская-Смит, — она втиснула пухлое запястье под локоть Евстигнеева и поволокла куда-то в сторону.

— Евстигнеев. Сергей… — он послушно поволокся вслед.

Софи безостановочно болтала и макала толстые губы в пену. Евстигнеев жевал гамбургер и размышлял о возможности использования маутнеровских нейронов рыб для испытания паукообразных с целью поиска новых нейротоксинов. Он так увлёкся, что довольно поздно сообразил, что его спутница уже с полминуты молчит… как рыба.

Евстигнеев поежился. Очевидно, был задан вопрос, на который требовалось немедленно ответить. Он побаивался женских вопросов. Все женщины, что он встречал на жизненном пути, отличались бесцеремонностью и обожали выяснять детали евстигнеевского быта. Поэтому Евстигнеев не без опаски переспросил: