А. Э. В. Мейсон - Часы и дилеммы. Серия «Мир детектива»

Сильвия Строуд устраивала вечер в канун Нового года в помещении отеля «Семирамида». На него она пригласила, прежде всего, молодых и красивых, но также и неудачников, и старых друзей, которые уже немного поистерлись по углам, и новых друзей, со свежим блеском новизны – получалась мешанина, радовавшая ее мудрое горячее сердце. Один из неудачников отверг ее предложение, и, оглядывая большой длинный стол, Сильвия чувствовала, что его отсутствие готово нарушить совершенство ее радости. Но, в конце концов, он все-таки пришел. И те странные обстоятельства, при которых это произошло, сделали этот вечер особо памятным в ее жизни. Некоторые из ее гостей впоследствии, когда выяснились все факты, говорили, что это довольно-таки жутко, и содрогались. Но Сильвия Строуд понимала это по-другому, и она отметила этот вечер, по примеру древних римлян, белым камнем.

Оставалось еще несколько минут до полуночи. Огни во всем ресторане уже начинали тускнеть. На кораблях, находившихся в море, дежурные уже готовились по этому случаю ударить в колокол шестнадцать раз. Именно в эту минуту Майкл Кройл появился в зале, продвигаясь настолько быстро, насколько это позволяла переполненная зала. Сильвия, завидев его, встала и подозвала его к себе.

– Майкл! Вы мне писали, что не можете прийти.

– К своему удивлению, я сообразил, что могу, – ответил он, смеясь. – Я и пустился бегом. Я совсем запыхался.

Сильвия освободила ему место рядом с собой и велела лакею принести стул. – Вас бы не хватало на моем вечере, – сказала она.

– С вами мой вечер будет совершенством, – сказал он, садясь за стол.

Майкл Кройл был человеком средних лет, худощавый, седой, истомленный, обычно в его глазах было растерянное выражение человека, который ждет, чтобы случилось что-то, что никак не случалось и не хотело случиться. Но в этот вечер растерянное выражение исчезло. Глаза Майкла были ясными, в них не сквозила усталость, манеры его были свободными и непринужденными, в нем чувствовалась уверенность. Улыбка, обещавшая добрые вести, дразнила любопытство Сильвии.

– Расскажите мне, – сказала она, и когда она наклонила к нему свою голову, она заметила при постепенно угасающем свете ламп, что, кроме довольства и спокойствия, какая-то новая духовность, нечто крылатое светилось и сквозило сквозь маску его лица. Она окинула взглядом своих гостей. Все они разговаривали и смеялись во весь голос, со смешными разноцветными бумажными шапочками над их веселыми раскрасневшимися лицами. Некоторые, зажмурив глаза и наморщив лоб, пускали шутихи, отвернувшись, как будто бы они боялись, что их подбросит до неба. Другие дудели во всякие флейты и волынки, и, как это ни удивительно, никто не занимался изречением поучительных слов. Сильвия, убедившись, что все гости развлекаются по-своему, с чистой совестью повернулась к человеку средних лет, сидевшему рядом с нею.

– Расскажите мне. У вас еще есть время до полуночи.

– Есть ли? – спросил он и оглянулся на белый круг часов, мерцавший на стене за ним. – Много времени мне не нужно, но, пожалуй, столько времени потребуется. Я хочу, чтобы вы знали, потому что вы были ко мне так добры около года назад.

Сильвия повела своими молодыми плечами.

– Я ничего не сделала.

– Кроме того, что навсегда дали мне почувствовать, как среди вашего собственного счастья вы нашли время и внимание для того, чтобы отозваться на то горе, под тяжестью которого – я скажу прямо – я тогда сгибался.

Он говорил с улыбкой на губах, как будто бы вспоминал с легкой жалостью и благодушной насмешкой о каком-то глупом ребенке, принявшем легкую царапину за смертельную рану. Майклу Кройлу не было надобности быть особенно точным в датах и повторять Сильвии свою, известную для нее, повесть.

– Это было самое меньшее, что я могла сделать, – вставила она. – Так как именно в моем доме вы в первый раз встретили Джоанну Феррерс. И с этого начались все ваши беды.

– Милая моя, – ответил Кройл, – вы дали мне пять чудесных лет. Джоанна, двадцати трех лет, красавица с темно-каштановыми волосами, с золотыми искорками, с огромными темными глазами, со свежим румянцем на щеках – и я, побитый жизнью человек тридцати пяти лет, с женой, которая меня не любила и которая не хотела со мной развестись. Если бы я мог жениться на Джоанне, это был бы рай. Но у нас было пять лет – и столько же радости.

И он кивнул, грустно смеясь своим воспоминаниям.